Когда Василий Александрович вернулся, женщина, облизывая губы, закрывала баночку с шоколадным маслом круглой гнущейся крышкой, которая вихлялась в ее пальцах, а мальчик осторожно перелистывал книгу Теофила, выискивая картинки.
– Ничего, ничего, – сказал, улыбнувшись, Василий Александрович, – пусть посмотрит. – Но мальчик при виде него тут же закрыл книгу и отсел к окну.
Дорога повернула от моря, и поезд втянулся в ущелье. По обе стороны пути восстали черные горы. В некоторых местах скаты их были словно срезаны, и даже в темноте было заметно, как выступает наружу обнаженная, размытая и вздыбленная скальная порода. Там и сям вдалеке на склонах мелькали фонарики во дворах каких-то неизвестных поселков и светились прямоугольничками окна домиков.
Легли спать. Василий Александрович лежал на верхней полке, мальчик и женщина внизу. Из коридора в вентиляционные прорези двери с закругленными краями пробивался свет, а сама дверь, изредка постукивая, болталась в стальной раме. Временами этот стук становился частым и почти дробным. Василий Александрович приподнялся, сложил вчетверо газетный лист, потом еще вдвое и глубоко засунул его в щель, лег и отвернулся к стене. На том месте, где некогда помещалась сетчатая полочка для мелких предметов, остались лишь два винтовых отверстия, в которых стоял тусклый желто-коричневый свет смежного купе, – того, где находился проводник. Мальчик лежал тихо: он спал как убитый. Женщину тоже не было слышно. Когда вагон легонько покачивался на переплетах рельсов, начинал дребезжать в подстаканнике стакан и так же внезапно прекращал и стоял неслышно. Внизу под полом сдавленно и глуховато постукивали колеса.
Первое время за стеной у проводников было спокойно, потом заерзала туда-сюда дверь, донеслись громкие голоса. Слышался звук сдержанно льющейся жидкости, позвякивало стекло, шуршала газета. Голоса гуляющих то раздавались совсем рядом, над самым ухом, то превращались в невнятное, далекое, обрывочное бормотание.
– Я Володя, – громко и с вызовом сказал один из них. – Из Ростова.
На несколько секунд все голоса смешались в единый гул. Кто-то – женщина – смеялся высоким голосом. Смех журчал, как вода в неисправном туалетном бачке. Что-то шаркало обо что-то, словно чиркали гигантской спичкой о гигантский коробок, и снова осторожно булькала жидкость.
– Володя из Ростова, – упрямо твердил нетрезвый голос, заглушаемый смехом.
Кто-то ушел, пришел, опять ушел, шлепая босыми пятками о задники сандалий, и скоро стало поспокойней. Наконец веселье поникло и пошло на убыль: поговорили еще и замолчали вовсе.