– Так не успеем уже, – ответила женщина. Она слегка улыбалась, глядела на него снизу вверх, и ее лицо светилось каким-то тихим счастьем, и смущения уже не было на нем.
– Я все у вас куплю, – сказал он. – Мне нужно.
– Все? – нерешительно переспросила она, выпрямилась и огляделась, словно приискивая, с кем бы посоветоваться.
Впрочем, никого не было. Лишь в тамбуре возился проводник. Он стучал совком, ворочая брикеты угля, и почему-то ругался вполголоса. Было слышно в непривычной тишине стоянки, как открывают двери в других вагонах и оглушительно хлопают площадки.
Василий Александрович помог освободить тележку, затащил коробки обратно в купе и устроил их на полу под столик. С озабоченным лицом по коридору прошелся проводник. В руке он держал открытую ученическую тетрадь с почерневшим от грязи сгибом.
– Московский пропускаем, – сказал он, мельком взглянув на коробки, – стоп-машина. – И с выражением недовольства добавил что-то сам себе на каком-то неизвестном наречии.
Василий Александрович вышел к распахнутой двери, взялся за белые поручни и высунулся наружу. Впереди у тепловоза стояли на семафоре один над другим два рубиновых огня и рельсы казались голубой проволокой. Вдоль состава все было пусто, только через несколько вагонов тоже торчала чья-то лохматая голова и вертелась туда-сюда. Северо-восток просветлел уже у горизонта прозрачной бирюзой, на ней розово проступили бледные пятна зари. В больших окнах вокзальчика виднелись серые стойки камеры хранения и ряды пустых деревянных кресел в зале ожидания. Кроме этого здания, таившего в глубине за высокими окнами рулады свернутого света да редких одиноких деревьев, ничто не задерживало взгляда, и было далеко видно.
Женщина с мальчиком шли уже по платформе. Мальчик нес тележку, а женщина смешно болтала кистями рук, словно ей было непривычно идти налегке. Может быть, чтобы занять руки, она взяла мальчика за руку, но он вырвался и пошел вперед. Женщина, склонив голову, шагала за ним. Один раз она оглянулась. Василий Александрович видел, как свет фонаря прокатился по стальной ручке тележки; потом они зашли в тень, и сумрак поглотил их окончательно.
Когда на следующий день Василий Александрович проснулся, в купе было пусто. Случались еще остановки: и ночью, и ранним утром сквозь сон он слышал торопливую речь, шорох обуви и поклажи, однако к нему никто не сел. Поперек соседней полки криво лежал свернутый матрас с подушкой внутри – в том самом положении, в каком оставил его ночью Василий Александрович. Полосатый чехол матраса слез, и его край болтался вместе с вагоном, а в солнечном воздухе беспорядочно плавали невесомые ворсинки. Солнце висело вровень с пыльным окном в голубом небе над пространством поблекшей степи и, казалось, катилось наперегонки с поездом. Василий Александрович вспомнил ночь, голос заводного Володи, смех проводницы из девятого вагона, женщину с мальчиком и коробки с инжиром. Коробки стояли на полу, одна на другой.