— Так ты… получается, живой? — спросил лейтенант у своего прадеда — ты же погиб в Берлине в мае сорок пятого. Тебя похоронили…
— Погиб, погиб… — проворчал прадед — чертовы русские. И я и Ганс попали в этого ублюдка, но он даже с двумя пулями в груди, считай, мертвый, развернул пулемет. Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.
— СССР больше нет, ты знаешь?
— Знаю… Если честно, меня это не слишком то радует. Они чертовы сукины дети, но так не должно было быть. Хотя… из-за этого много русских отсюда выбралось, нам даже поговорить не с кем сейчас. Видишь, как мои товарищи рады твоим солдатам? Травить байки про старое надоело, хочется послушать чего-то новое…
— Тут и русские есть?
— А как же. Есть, конечно. Тут недалеко. Правда, им проще. Как в Афганистане началось — так там почти вся старая гвардия — сменилась. Ты ведь тоже из Афганистана?
— Да.
Прадед покачал головой
— Что же это за страна то такая. Бессмертные, не иначе. Ладно, разберемся…
— Плохая страна. Там все нас ненавидят. Готовы убить. Даже дети. Ублюдок берет пояс, кладет туда взрывчатку, пару килограммов гвоздей, детонатор, обвязывает этим себя и идет к посту.
— Зачем идет? — подозрительно спросил прадед.
— Чтобы подорваться. Он прикидывается мирным, а потом подрывается.
— А что у вас — нет снайперов?
— Как нет, есть. Но мы не имеем право открывать огонь до тех пор, пока эти ублюдки не стали стрелять в нас. Есть правила применения оружия, за их несоблюдение можно попасть в тюрьму. А что делать, если враждебным действием — становится подрыв пояса шахида, а?
Оберст-лейтенант оглушительно захохотал.
— Ганс, ты слышал — крикнул он на весь зал — им нельзя стрелять, пока эти недочеловеки не станут стрелять в них. Нет, ты это слышал?
Один из офицеров — махнул рукой и вернулся к разговору
— Ганс тоже любит поговорить, это у него не отнять.
— Нельзя говорить такие слова — решился лейтенант
— Какие?
— Недочеловек, например. Это оскорбительно и не имеет отношения к реальности.
— А как же я должен называть этих ваших… — сказал прадед — знаешь, когда фюреру донесли, что красные на фронте, как только их подбивают, идут на таран и погибают сами при этом, и предложили готовить так и наших пилотов — знаешь, что ответил фюрер? Что такая смерть — это не подлинная храбрость, это удел недочеловека. У каждого воина Рейха до самого конца есть выбор, и какое решение он примет — это только его решение. Но готовиться разменивать жизнь одного солдата Рейха даже на сотню недочеловеков — нет, такого не будет, пока он фюрер. А ты мне говоришь какую-то ерунду, недостойную твоего подвига…