Эля хотела было сказать, что нехорошо маму называть матухой, но испугалась рассердить его, и так Витя стал вспыльчивый. Сама она не помнила своей матери, та погибла в сорок втором году, когда Эле едва исполнилось два года. А теперь она побаивалась даже не самого Вити, а того, чтоб не расстроилась у них такая серьезная любовь.
— Знаешь, будем у речки жить, я жирок сгоню немного, это он у меня по судам от неподвижности появился.
— А по мне, так даже лучше.
Она спрятала улыбку, уткнувшись в его плечо.
— Нет, Витенька, а все же как ты думаешь, все благополучно кончится? Мне за нас с тобой страшно. На Кубе-то, говорят, блокада, неужели как у нас была в Ленинграде?..
— Страшно, страшно… Да что я тебе — бюро политических прогнозов? Говорил тебе помполит, что родина о нас не забудет, чего ты меня теперь спрашиваешь?
— Витенька, не сердись, я думаю, как лучше.
— Лучше было бы с судна в порту списаться, вот что лучше. А все ты: давай подождем, Витенька, давай оглядимся. Огляделись!
— Не верила я, что у нас это серьезно…
— А если и не серьезно, так что, хуже было бы? Нам тут при любой заварушке хана́ будет, поняла?
Она отстранилась от него и молчала.
— Так-то не страшно, мне только нас с тобой жалко, — словно сам себя убеждая, продолжил он.
Потом, видимо, почувствовав, что она собирается плакать, погладил ее плечо:
— Да брось ты! Обойдется как-нибудь. Не дураки же. Ну брось.
Помолчали.
— Красивая ты баба, Элька!
Она рванулась с места, но Витя крепко схватил ее и стал целовать.
— Отпусти, слышишь, отпусти, Витя! Я с тобой всю жизнь хочу прожить, а не так!
— И проживем… сколько получится. Да не обижайся ты, Эля!.. Только бы из этой бодяги выкрутиться, а там — привет тебе, Владимирская горка! Плавать брошу, ну его к черту!
Она опустилась на стеллаж.
— Ой, Витенька, ой, смотри, какая звездочка яркая… Ой, брось, а то закричу, старпом услышит!..
Яркая звезда, которую смеющаяся Эля Скворцова показывала Вите Ливню, дрожала в зеркале старпомовского секстана, и была это не звезда, а планета Юпитер. Наступали утренние навигационные сумерки; небо побледнело и позеленело, горизонт четко проявился из темноты ночи, а светила сияли так, словно сами просились в зрительную трубу секстана.
Старший помощник капитана Александр Кирсанович Назаров чуть покачивал секстан, нараспев, как стихи, бормоча отсчеты делений, мелькавшие в окуляре.
Судно шло под управлением авторулевого, а вахтенный матрос Костя Жмуров стоял с двумя секундомерами и записной книжкой в руках и по старпомовскому крику «ноль!» старательными округлыми цифрами записывал время и отсчет секстана.