По опыту Гебдомерос знал, что разрушающая его в данный момент изнутри душевная лихорадка не продлится дольше, чем все прочие, пережитые им прежде. Но так как он предполагал, что все это в один прекрасный день вернется, в тот вечер он воздержался от мыслей, выходящих за пределы допустимого.
Тем не менее он прекрасно понимал, каково происхождение этого беспокойства, этой внутренней борьбы. На сельских дворах лежали покрытые ржавчиной косы и лопаты, рядом с ними устремляли в небо свои лемеха перевернутые плуги. Опустошив последний графин вина, зевали, потягиваясь до ломоты в костях, ленивые разбойники. Трудом ты спасаешь себя и спасаешь других; ликторы и прокураторы, атлетические торсы которых увешаны были знаками отличия, свидетельствующими об их неограниченных полномочиях, мелом написали эти слова на дверях своих домов; случилось это однажды ночью, когда все спало и над округой нависло тяжелое молчание; облака стелились так угрожающе низко, что даже насекомые, среди трав и растений обычно издающие тысячи микрошумов, той ночью молчали. Твоя жизнь – это твоя жизнь! Ступай и действуй; и ни Божий, ни человеческий суд не вправе будут тебя упрекнуть, если суровую и торжественную музыку, сопровождающую тебя в решении трудной задачи, дополнит песня, песня звонкая и бесконечно нежная. Кроме того, это не может не укрепить твой характер и не выявить твои исключительные достоинства; как плодоносное дерево, они с каждым годом набирают силу и, принося плоды, освящают таким образом твое право существовать и следовать по этой земле в ногу со своими современниками. Разве все мы не братья, не друзья и товарищи? Разве мы не путешественники, гребущие в одной лодке вдоль берега, хоть медленно, но все же меняющего свой засушливый, каменистый, негостеприимный ландшафт на вид более приятный и приветливый? Гебдомерос предчувствовал и пертурбации, несущие новые радости, и состояния стабильности, дающие человеку возможность еще на земле, при жизни предвкушать радости небесные; он предчувствовал их, как предвидел начало войны, а затем ее окончание, как предвидел все прочие горести и радости этого безумного, беспокойного человеческого племени.
«Попытайся быть веселым и добрым!» Этими словами Гебдомерос имел привычку приветствовать своих близких, которые бросили его, предварительно злоупотребив его доверием и обобрав до нитки. Но вот теперь и он почувствовал себя спокойнее; он все еще мечтал, да, все еще гнался за своими безумными химерами, но делал это иначе, по-любительски, без неистовства, без истерик, без безрассудной, псевдогероической решимости. Кое-что он