Шеф молча слушал длинное и путанное объяснение Василия. Мне так и хотелось крикнуть Василию: «Идиот! Не сумел сделать единственное дело». Шеф открыл тонкогубый рот, и я не поняла, он это сказал или кто-то другой. Густым басом, от которого заложило уши, и я не могла разобрать слов. Показалось, что шеф говорит на каком-то незнакомом языке. Я напряженно вслушивалась. И вдруг открыла: шеф говорит по-румынски.
Наконец, Василий вышел.
— Идем, — сказал он почему-то шепотом.
Мы вышли. На солнце я увидела лицо Василия в мелких бисеринках пота.
— Где паспорта?
— Зачем-то оставил у себя. Известит, когда прийти.
Василий даже улыбнулся мне снисходительно, но не очень уверенно.
Путь до дому опять проделали молча. Василий шел впереди, негромко насвистывая, щурил глаза на яркое по-весеннему солнце. Благодушествовал оттого, что опасность позади.
На подходе к селу я окликнула его:
— Василий!
Он остановился, удивленно поглядел на меня — с тех пор, как мы приземлились на этой земле, я его не называла по имени.
— Чего тебе? — не без любопытства спросил он.
— Давай откопаем рацию.
Он свистнул и зашагал вперед.
— Послушай, Василий…
Он остановился:
— Тебе нужно — иди, откапывай!
— Я не найду!
Это была правда. Вчера я почти весь день пробродила в том месте, где мы приземлились, прошлась взад-вперед дорогой, которой шли в село. Но раскидистого дуба, под которым зарыта рация, не нашла. Вернее, нашла целый десяток дубов-близнецов. Не рыть же землю под каждым.
— Не найдешь — тем лучше.
И пошел дальше. Я нагнала его.
— Послушай, Василий, ты думаешь, что ты делаешь? На что ты рассчитываешь? Ведь наши наступают. Они могут быть здесь и через месяц, и завтра.
— Никогда!
— Почему ты думаешь — никогда? Наступление развивается. Наши придут…
— …а ты не выдашь меня, как не выдаю я тебя.
Я онемела — так вот на что он рассчитывает в крайнем случае.
— Ну, не-е-т… — Я задохнулась от ненависти. — Я тебя не пощажу!.. А ты меня не выдашь. Побоишься. У этих — я тебя за собой потащу. А ты доживешь до наших — тебя расстреляют.
Белыми от ненависти стали его глаза. Он грязно выругался и ушел. Я брела не торопясь, спешить некуда. От безвыходности хотелось плакать. По ту сторону фронта волнуются — задание срывается. Прищуренный, наверное, ходит сам не свой. Маринка, Клава, Нина бегают на узел связи к Вере, не нашлась ли я. А я вот тут — есть я и нет меня.
Как в бреду, прожила я еще три дня. Лиза бегала к Степану, не застала его. Я ломала голову, как найти «Северок», как найти помощника, за что зацепиться. На восьмой день я увидела на виселице мальчишек-москвичей и пленных. Девятый день лежала в постели — меня лихорадило, бредила. На десятый — пришел Степан.