Нет, вы что хотите говорите, — а мне везет. Едва машина остановилась у какого-то домика, на крыльцо вышли два офицера. Один из них был…
— Товарищ подполковник! — кинулась я обнимать Прищуренного. — Товарищ подполковник!.. Товарищ подполковник…
А больше ничего не могу сказать. Подполковник Киселев тоже разволновался. Приподнял за локти, поцеловал в обе щеки.
— Олечка! Милая ты моя… Жива-здорова? — в прищуренных глазах его синие смешинки, отцовская нежность. — Ну, значит, все в порядке.
А я все твердила:
— Товарищ подполковник… Товарищ подполковник…
Какие слова замечательные — товарищ подполковник, — можно вслух сколько угодно произносить. Прищуренный ласково улыбался. Кто был на фронте, понимает, как велика солдатская дружба, как велико чувство привязанности к людям, с которыми свели тебя дороги войны. Не знаю, обрадовалась бы я тогда маме так, как ему. Хотя мама для меня — самый дорогой человек.
— Садись, Олечка! — Прищуренный ласково подтолкнул меня к своей машине. — Садись, отвезу тебя к друзьям.
— Товарищ подполковник… Ой, как хорошо быть дома, товарищ подполковник!
Из-под тяжелых век понимающие глаза.
— Где же ты была, Олечка! — улыбается Прищуренный. — Мы тут с ног сбились в поисках, — не случилось ли чего?.. Степан с Верой помогали — расстроились бедняги. На Лизу напустились оба. Та перепуганная: «Вечером, — говорит, — спать легла, а утром постель пустая». Куда тебя занесло?
Я смеюсь — теперь все действительно выглядит смешным — и рассказываю, как меня «пленил» советский солдат.
Прищуренный спрашивает:
— Куда Василий девался?
А вот это совсем не смешно. Я рассказываю о Василии, и волна гнева захлестывает меня. Неужели этот подлец уйдет от расплаты?
Прищуренный не отвечает сразу, кажется, что-то вспоминает или соображает. Но потом говорит сквозь зубы:
— Кажется, не уйдет.
Он долго смотрит на мелькавшие за дорогой сумеречные поля, виноградники. Молчит.
— А у меня для тебя сюрприз, — говорит он вдруг загадочно. — Угадай, какой?
Взбудораженные мысли рисуют нечто невообразимое. Может, мамочка приехала… Может, сестру Танюшу перевели в нашу часть… Может, папа служит где-то рядом… Самое затаенное держу про себя — боюсь подумать. Но вслух говорю:
— Сережка…
Белые брови Прищуренного вскидываются на лоб.
— Откуда ты знаешь, Олечка?
— Я не знаю. Я…
— Понятно! — серьезно кивает Прищуренный. — Сердце подсказало.
Сумерки уже настолько густые, что мне трудно разглядеть лицо Прищуренного — не смеется ли? Но по голосу угадываю — не смеется.