Взводные закивали.
– Ладно, теперь по существу. Второй и третий взводы пойдут по этой стороне улицы Маркса под прикрытием домов. Я схему минзагов себе заранее скопировал, так что будем живы – не помрем. Ты, Гусев, со своими заходишь через шахту опóзерам в тыл. Твоя задача – навести там шороху. Наша задача – дойти до кинотеатра. Если получится, займем с ходу, если нет, соединяемся с Гусевым, закрепляемся на подступах и ждем подхода основных сил. Всем понятно?
– Так точно, – нестройным хором ответили штрафники.
– Разойтись по позициям. Быть постоянно на связи, ждать сигнал к началу атаки, – приказал Никулишин.
Остаток дня прошел в томительном ожидании под шелест мелкого затяжного дождя.
Штрафники большей частью разбрелись по своим «домам», дабы побыть в одиночестве, настроиться на предстоящий бой. Помолиться, как умеют, попросить Бога оставить их в живых или хотя бы отделаться небольшим ранением, чтобы попасть в госпиталь, отлежаться, отоспаться там, а потом вернуться уже в обычную часть, а еще лучше – оказаться комиссованным по утрате здоровья. Но такое возможно только при серьезном ранении. А кому охота остаток жизни инвалидом прожить?
Писем почти никто не писал: кто-то потерял всех родных, другие попросту ничего не знали о судьбе своих родственников. Все перемешалось в единой когда-то стране, разрушенной теперь, прозябающей, раздираемой противоборствующими силами.
День медленно клонился к вечеру. Уже давно почищено оружие, проверен боезапас, водой заполнены фляжки. Каждая минута, каждый час приближали штрафников к смерти, коей все мечтают избежать, но философски принимают неизбежное: коли суждено, так смерть придет от старости, ну а нет… На нет и суда нет. Никто не хотел думать об этом. Гораздо приятнее вспомнить что-то из довоенной поры, ведь у любого были свои светлые минуты, навсегда сохранившиеся в памяти кусочками счастья такого желанного всеми и отчего-то почти недостижимого.
Чтобы хоть как-то скоротать время, солдаты курили, привычно прикрывая огоньки ладонями, выпуская струйки горького дыма. На их лицах – разных: молодых, не очень, заросших щетиной и еще не знающих ее, – лежит печать отрешенности, лишь глаза выдают величайшее душевное напряжение, овладевающее солдатами в такие часы.
Лютый заранее переговорил с Циркачом, уточнив, в порядке ли фонарь, не придется ли делать факелы, чтобы освещать путь. Урка уверял, что все в ажуре, но его глаза подозрительно бегали, что очень не понравилось Павлу. Понимая, что от уголовника можно в любую секунду ожидать подвоха, Гусев приказал изготовить несколько факелов и пропитать ветошь в солярке.