– Товарищ капитан, от той четвертой штрафной роты никого не осталось. Только эти двое. Явно прятались, сволочи. Да и сам батальон проредили изрядно. А эти отсидеться решили.
– Ну и не тяни с ними. Быстро все оформляй, мне на подпись, и передавай дело в суд.
– Есть.
Чернышов ушел.
«Ну, раз начальство приказало, сделаем быстро, да я и сам тянуть не собирался. Дело-то очевидное, что с ним возиться. Другой работы через край, – равнодушно подумал Самохин, открывая тоненькую картонную папку. – Посмотрим на этих штрафников, что они там напоют. Хотя уже сейчас можно с большой степенью вероятности предположить, что именно. У них у всех практически одинаковые показания. Все невиновны. У всех есть объективные причины. Понятное дело. Какой дурак станет на себя вину брать? Ох, и надоели они мне все. Ох, и надоели…»
Старший лейтенант тяжело вздохнул, откинувшись на скрипнувшую спинку стула. Посидел так недолго, прикрыв глаза, потом заставил себя собраться, вызвал дежурного и приказал доставить в кабинет по одному Чечелева и Гусева из восьмой камеры.
Дверь камеры заскрипела, впуская чуток свежего воздуха и немного света из коридора.
Все сидельцы напряженно смотрели на прямоугольник света, легший на пол камеры. На этом прямоугольнике лежала тень фигуры с расставленными ногами. Каждый из задержанных помимо воли содрогнулся от той ауры властности, исходящей от четкой тени, лежащей на светлом прямоугольнике.
– Задержанный Чечелев, на выход! – распорядился конвойный.
От неожиданности Леха вздрогнул.
– Шустро они, – проворчал он, сдерживая внезапный озноб, глядя на понурого Гусева.
Павел молчал, сидя на шконке, сгорбившись еще сильнее.
Чечелев тяжело поднялся и, преодолевая себя, вышел из камеры.
– Фамилия? – встретил его вопросом конвойный.
– Осужденный Чечелев.
– Осужденный уже, – хмыкнул прапорщик. – Ну-ну. К стене! Руки назад.
Алексей встал лицом к стене, сложил руки за спиной.
Прапорщик запер дверь и сказал конвойному:
– Уводи.
Тот скомандовал:
– Пошел.
Леха сделал свой первый шаг в неизвестность. Ему уже приходилось бывать и у следователя, когда его «таскали» за покалеченного взводного, и в суде, когда его приговаривали к отправке в штрафную часть. Теперь все повторялось. Но как сложится на этот раз? Предчувствия у Чечелева были весьма скверными.
Самохин с неприязнью осмотрел доставленного. И дело было вовсе не в его внешнем виде: пропотевший, прокопченный, грязный, болезненно худой. В чем только душа держится!
Обычный внешний вид почти для всех, побывавших на передовой. Неприязнь Самохина имела другую природу. Он видел перед собой труса. Мало того, что он