На одном из камней, рассеянных по котловине, ярко сверкал самовар. Мужская фигура, скрытая водою по грудь, спокойно сидела на песчаном дне и с аппетитом попивала чай. Это и был сам «скотоподобнейший» мельник Лазарь Парамоныч. Все изгибы его тела, пышного и рыхлого, как тесто, ясно обозначались в прозрачной воде. Толстые лохматые ноги, жирные складки около бедер, круглые выпуклости груди, плечи, подобные подушкам, гладкая, салом заплывшая спина – все это лезло в глаза с какой-то первобытной бесцеремонностью. Лицо было достойным продолжением остального. Оно имело какой-то бабий облик и даже поражало своим благолепием. В нем было что-то херувимское. Пышные щеки, теперь подернутые синевою, но вне воды несомненно румяные, маленький голубиный носик, волнистая светло-русая бородка, красиво посеребренная сединою, такие же красивые серебристо-русые кудри на голове и, наконец, кроткие, сладко-задумчивые глазки, – все привлекало в нем. Прибавьте к этому мирную и как бы младенческую улыбку, почти не сходящую с полных, женоподобных уст Лазаря Парамоныча. Присовокупите к сему голос его, нежный и плавный, его вкрадчивый и как бы рассыпчатый мелкий смех, и вы, конечно, с негодованием отринете то уподобление скоту, которое любил пускать в ход господин Гундриков, толкуя о свойствах криворожинского мельника.
Супруга Лазаря, расположившись на травке, вязала чулок. В противоположность мужу, она была худа и костлява. Черты ее длинного матового лица выражали энергию. Глаза, осененные густыми бровями, смотрели умно и строго, но в складках толстых губ замечалось добродушие.
Увидав нас, она не спеша отложила свой чулок и пошла к нам навстречу. «Дитятко-то мое тешится!» – с снисходительностью сказала она, здороваясь за руку с Гундриковым и низко кланяясь мне.
– Ах, старые вы черти! – восклицал Семен Андреич. – Что ты, Спиридоновна, повадку-то даешь ему?
– Уж обычай у него таков, батюшка Семен Андреич, – отшучивалась мельничиха.
Лазарь радостно, но без наглости гоготал и, наливая новую чашку, убеждал и нас последовать его примеру.
– Обычай-то обычай, да обычай-то бессовестный, – не одобрял Гундриков.
– Ох, жара-то истомила, сударь, – отозвался Лазарь в тоне почтительной фамильярности, – а уж в ключе-то то ли не благодать… Полезайте-ка за компанию… У меня, как жарынь, первое дело – в воде чай пить. Страсть помогает!
– Ну, пей, пей! – благодушно согласился Гундриков, – дотягивай самовар-то, мы тут на бережку посидим! – и, обращаясь ко мне, добавил: Ведь ишь обдумал, каналья, а толкуют, русский комфорту не понимает…