– Купается?
– Чай пьет.
– Вот свинья! – сорвалось у Гундрикова.
– Зачем же его в родник-то занесло? – спросил я.
– Жара, от жары спасается.
– Ну, а супружница где?
– Устинья Спиридоновна?
– Да.
– И Устинья Спиридоновна в роднике.
– И она чай пьет?
– И она кушает.
– Ах, дуй вас горой! – плюнул Гундриков и полез из тарантаса.
– Стало быть, и она в воде? – спросил я.
– Как способней. Больше на бережку.
Успокоенные этим «больше на бережку», мы расспросили, где родник, и, отдавши Григорию необходимые инструкции, отправились туда. По уходе нашем со двора мельницы там послышались голоса. Я остановился и прислушался. Один из голосов принадлежал бабе и, видимо, был встревожен.
– Мартишка! – взывал он торопливой скороговоркой, – ай управитель приехал?
– А шут их тут! – флегматично ответствовал пыльный человек, оказавшийся Мартишкой.
– У, оморок!.. Из себя-то пузат?
– Пузо – ничего.
– Сердит?
– Серчал. Ругается здорово.
– Ну, он и есть. Ахти мне окаянной – утятина-то у меня перепрела!.. Куда поперся-то?
– К роднику.
– Один?
– Двое.
– А-а-а… Кто же другой-то буде?
– А шут их тут…
– Какой он из себя-то – рыжеватый? – горячо подхватил бабий голос.
– Рыжеватый-то он рыжеватый.
– Длинноватый?
– Тоже как будто есть…
– Ну, знаю, знаю. Это дьякон с Лущеватки! – затараторила опрометчивая баба.
– Еще чего? – угрюмо оборвал Мартишка бабу и затем, посулив ей некоторую неприятность, медленно поплелся в амбар. Его, видимо, разозлило легкомыслие бабы. Впрочем, не доходя до амбара, он остановился и в свою очередь покликал ее:
– Степах!
– Чего тебе?
– Так перепрела, говоришь?
– Утятина?
– Утятина.
– Ох, перепрела!
– Тэ-эк…
Они немного помолчали.
– Степах! – произнес Мартишка, вдруг ниспуская голос свой до тонов слабых и мягких.
– Ну?
– Ты ее тово… Волоки-ка ее в амбар.
– Утятину? – удивилась Степаха.
– Утятину…
– Ах, нечистый тебя расшиби!
Послышался тихий, раскатистый смех. Степаха, захлебываясь этим смехом, еще раз в изнеможении повторила: «Ах, нечистый тя… Ишь что обдумал!..» и затем все смолкло.
Родник, где утешался чаем Лазарь Парамоныч, отстоял от мельницы минут на пять ходьбы. Кругом скрытый густыми деревьями, он долго был не виден нам. Мы шли, шли по бережку ручья, вытекавшего из-под мельничных колес и, наконец, стали в тупик.
– Откликнись, Лазарь, где ты? – несколько раз взывал Гундриков, и, кажется уже на пятый возглас, Лазарь откликнулся. Руководимые откликом этим, мы тотчас же пришли к роднику. Оригинальная картина предстала пред нами. Родник был превеселое место. Вообразите вы полукруглую котловину, примыкающую к ручью. Берега этой котловины круты и обрывисты, и только внизу, у самой воды, окаймлены пологой почвой, усеянной свежею травкой и цветами. Песчаное дно котловины, выше колена покрытое дивно прозрачной водой, белизною подобно снегу и мягкостью напоминает бархат. Громадные белые камни, похожие на стволы, лежат в воде. Из-под них стремительно бьют ключи. Кругом котловины зеленеют молодые кудрявые дубки, а противоположный берег обступают густые ивы.