– Ироды! – кратко отозвался Захар.
– Это точно что… – торопливо подтвердил старик, – семейские у него не то чтобы очень, – и, нагнувшись к самому моему уху, сказал: – Сын-то и поколачивает его… Намедни сколько висков надергал – страсть!
– От них он и повредился, – сказал Захар.
– А пожалуй, и от них, – не замедлил согласиться старичок, – как пришел он, тут уж у них свара была… Ну, а при нем и пуще: сыны в кабак, бабы в драку… Так и пошло! А тут внучонок у него был, – свинья его слопала, внучонка-то… Мало ли он об ем убивался!
Вдруг Ипатыч обернулся к нам и тихо, как-то по-детски, рассмеялся. «Закатилося красное солнышко за темные леса», – произнес он словами песни. Я взглянул. Действительно, солнце скрылось за зубчатую линию леса, и только лучи его огненными брызгами разметывались в розовом небе. Казалось, раскаленное ядро погрузилось в воду… По лесу прошли суровые тоны. Бор сразу стал черным и угрюмым. Темная зелень дубов явственно отделилась от бледной липовой листвы. В ясной реке отразилось небо, покрытое золотыми облаками.
Ипатычу подставили чай, и он усердно начал пить его, беспрестанно обжигаясь и дуя на пальцы. Придвинулся к самовару, как бы нехотя, и дядя Захар. Он с неудовольствием откусил сахар и с видом какой-то враждебности начал подувать на блюдечко.
– Ну, а Семка твой? – в промежутке чаепития спросил он у старичка.
– Что же Семка? Семка как был кобель, так кобелем и останется! ответил старик и вдруг горячо набросился на Захара. – Хорошо тебе говорить, Захар! – закричал старик. – Ты в Сибирь-то пошел, у тебя брат остался. Детей-то он тебе каких приспособил!..
– Брат порядок наблюдал строго, – согласился Захар.
– То-то вот!.. А тут, брат…
Тем временем пригнали скотину и вернулись из церкви семьяне Захара. Явилась старушка, чрезвычайно подвижная и вместе молчаливая, явилась баба, постарше Машки, с плоской грудью и с выражением скорби, застывшим на тонких губах. Над селом повисли хлопотливые звуки. Кричали бабы, скрипели ворота, блеяли овцы… Щелканье кнута сливалось с отчаянным ревом коров, и крепкая ругань разносилась далеко. Бабы ушли доить коров. Дядя Захар удалился на гумно готовить резку… А кругленький старичок принялся за расспросы. Чей я, откуда и куда еду, много ли за подводу отдал Захару, сколько у меня десятин земли, жива ли моя мать и женат ли я, – все расспросил он, а по расспросе сказал, понижая голос:
– Дорого ты отдал Захару. Я бы взял дешевле. Он ведь жила у нас… Он кулачина, я тебе скажу, такой… Он припер теперь деньжищи-то из Томской и ворочает тут. У него село-то все, почитай, в долгу… А уж выпросить у него чего – снега посередь зимы не выпросишь! Прямая костяная яишница… А ты передал ему… Эх ты!