– Лошаденки-то нету…
– А, – сказал Захар, – ты с барина за брата деньги-то взял, ты куда их подевал?
– Подушное…
– Ну, подушное, а еще?
– Сестру выдавали…
– Сестру! Лопать нечего, в петлю лезете, а чуть налопались пьянствовать… Я тебя гнал муку-то у меня брать?.. Лошади нет, а на свадьбу шесть ведер есть?.. Пропойцы… Ты бы на четвертную-то лошаденку купил, а ты ее пропил… Шалава, шалава! Ты бы девку-то продержал, да в хорошем году и отдал бы ее… Бить бы, бить тебя, шалаву!
– Ведь не сладишь с ей, дядя Захар, с девкой-то!.. – беспомощно возразил мужик.
– Чего-о?.. Да ты кто ей – брат ай нет? То-то, посмотрю я на вас, очумели вы… Взял да за косы привязал, да вожжами, не знаешь? Разговор-то с ихним братом короткий… Ей, дьяволу, загорелось замуж идти, а тут работа из-за нее становись…. Нет, брат, это не модель! – Он замолчал, негодуя.
Мужичишка еще раз вздохнул, подождал немного и осторожно направился далее.
– Народец!.. – проронил Захар.
Я воспользовался его возбуждением.
– Плохой?
Захар махнул рукою.
– Я пришел из Сибири – не узнал, – сказал он, – все, подлецы, обнищали!
– А ты зачем был в Сибири? – спросил я с любопытством.
– На поселении был, – отрывисто сказал Захар.
– За что?
– По бунтам, – с прежнею сухостью ответил он, – супротив барина бунтовались… – И снова устремил взгляд в пространство.
А с крыльца вид был внушительный. За пологой долиной, в глубине которой неподвижно алела река, широким амфитеатром раскинулся лес. Солнце, закатываясь, румянило его вершины. Сияющий шпиц монастырской колокольни возвышался над сосновым бором, и золотой крест горел над ним, как свечка.
В это время к нам подошли, один за другим, два старичка. Один, высокий и худой, поклонился молча и, неподвижно усевшись на лавку, стал, не отрываясь, смотреть на закат. Другой, кругленький и розовый, с пояском ниже живота и серебристой бородкой, поздоровался, улыбаючись, и распространился в бойких речах. Машка подала самовар. Я заварил чай и пригласил стариков. Кругленький поблагодарил и подсел поближе к самовару. Захар промолчал и отвернулся, третий же – его звали Ипатыч – ие шевельнулся.
– Не тронь его, – шепнул мне кругленький, – он у нас того… свихнувшись.
– Как?
– Да так, братец ты мой, как воротили нас из Томской, – мы ведь, хе-хе-хе, вроде как на бунтовщицком положении – вот я, дядя Захар, Ипатыч, да еще помер у нас дорoгой один, Андрон… Ты с нами тоже не кой-как!.. – И старичок снова рассмеялся рассыпчатым своим смехом. – Ну вот, пришли мы, с Ипатычем и сделалось… Зимой еще туда-сюда, а как весна откроется, кукушка закукует в лесах, он и пойдет колобродить: ночей не спит, какая работа ежели – не может он ее… в лес забьется, в прошлом году насилу разыскали… Но только он совсем тихий… Больше сидит все и глядит. Ну, и неспособный он, работы от него никакой нету. Семейские страсть как обижаются, им это обидно.