– Облепищев прислал телеграмму, – сухо сказал он. – Завтра приедут. – И, немного помолчав, добавил: – Тебе приятно будет, если всякая canaille[6] будет указывать на тебя пальцами?
– Почему, папа? – равнодушно спросила Варя. Алексей Борисович пожал плечами.
– Вы ужасно наивны, m-lle, – сказал он. – Я думал, что только в институтах выделывают девиц, воображающих, что французские булки прямо на нивах родятся…
– Но что такое?
– Как «что такое»! – вспылил Волхонский. – Сегодня мне с такой гадкой осторожностью заявил кучер Никитка, что ты направилась в село с этим… как бишь его?.. Милая моя, если après nous le déluge[7],– что, в сущности, и справедливо, – то пока мы живы-то – не déluge, и потому никаких нет резонов, чтоб различные хамы пальцами па нас указывали. Мы не в долине Баттюэков, и не в Белой Арапии. Ты знаешь мои мнения: свобода во всем. Но надеюсь, ты не заставишь же меня краснеть от кучерских намеков. Это, впрочем, между строк, – мягко добавил он.
Варя повернулась и пошла к себе наверх. Сердце у ней как будто закаменело. Но она чувствовала себя глубоко несчастной. И это чувство как будто поднимало ее в собственных глазах. Она даже выпрямилась с холодной гордостью и сложила губы в надменную усмешку. И в то же время мысль о m-me Roland с быстротою молнии промелькнула в ней. Но она вспомнила, что Тутолмин как-то с пренебрежением отзывался о m-me Roland, и ей сделалось досадно.
А за ее плечами все стоял какой-то кошмар и темными крыльями веял на нее и от времени до времени обнимал ее судорожной дрожью.
На другой день Варя получила от Тутолмина записку, в которой он извещал ее, что «сам едет разыскивать упорно не являющегося доктора». «Вот это отлично!» – подумала девушка и вздохнула облегченным вздохом. Она взяла книгу и отправилась на балкон, но ей не читалось… Что-то мрачное и холодное стояло в ней и отвратительно влияло на расположение ее духа. Она знала, что это следствие вчерашних посещений и что стоит ей только дать волю своему воображению, как ужасные подробности этих посещений встанут перед ней с неумолимой яркостью. Она знала это и… упорно отгоняла тоскливые картины, спутывала их настойчиво возникавшие очертания, старалась уйти от них, одолеваемая неясным страхом.
День был сухой и знойный. Раскаленное солнце светило в каком-то тумане. Горячий ветер подымал шум в деревьях и волновал поверхность озера. В небесах, как птицы, неслись суровые облака. На пыльных дорогах от времени до времени ходили вихри.
Варя нетерпеливо вскочила и позвала проходившую Надежду. «Приказать оседлать Домби!» – повелительно сказала она, невольно припоминая вчерашний разговор ее с Лукьяном. Надежда произнесла: «Слушаюсь», – и проворно побежала в лакейскую. «Видно, взялась за ум-то, графа поджидаючи», – с тайной радостью думала она, смакуя повелительный тон Вари.