— Белла ведь переводила Тонино?
— Да, и он сначала никак не мог понять, отчего его относительно короткие стихи вдруг становятся на русском гораздо длиннее. Приходилось втолковывать ему, что Белла придает четкую рифмованную форму его повисающим строкам без рифм и даже ухитряется давать русскому читателю объяснение тех реалий, которые с полунамека понятны итальянцу. Гуэрра сначала открещивался от переводов как черт от ладана. «Белла! Это не мое!» — кричал он. Потом понял, успокоился, привык, видя, как реагируют слушатели на этот его русский текст. Сейчас в Москве целый клан его друзей и поклонников. Начиналось же все это с нас, с моей мастерской. Вот у меня случайно сохранился список. Прием в мастерской. 1978 год. Боже мой, кого там только нет! Писатели Вася Аксенов, естественно... Фазиль Искандер... Булат Окуджава... Великие физики — Мигдал, Бруно Понтекорво... Художник Зураб Церетели... Сатирик Жванецкий... Ты и Витя Ерофеев... Сергей Петрович Капица... Естественно, Белла... Вряд ли, пожалуй, кто-нибудь еще, кроме меня, мог тогда в Москве собрать и объединить такое разношерстное общество.
— Но ведь тебя московская богема «короновала» задолго до 1978 года, задолго вообще до появления в твоей жизни Беллы...
— Разумеется. Огромные компании были у меня все годы «развитого социализма». Немалое количество времени было проведено мной в ресторане Дома кино. Когда мне исполнилось пятьдесят лет, я целиком снял ресторан Дома актера... Художники, актеры, режиссеры, поэты, писатели...
— Помню-помню...Там играл в твою честь, гуляя между столиками, знаменитый скрипач Якулов, племянник еще более знаменитого художника Якулова. Двухметрового роста, с гривой волос...
— Причем это, извини, дорого стоило. Мне отец тогда на пятидесятилетие подарил значительную денежную сумму, которая у него образовалась от продажи машины. Увы, именно ее и все свои остальные имеющиеся на ту дату деньги я и прогулял тогда в один день. А зарабатывал я к тому времени неплохо.
— Хорошо, что хоть в долги не попал.
— Попал. Я сам с изумлением вспоминаю многие свои поступки вроде этого. Такие фантастические акции тогда в Москве мало кто мог затеять. Тогда жизнь была регламентирована, проходила под постоянным наблюдением разнообразных органов и в общем-то была бы невыносимой, если ее маразму не противодействовать. Не сотрясать ее казенные устои хотя бы подобным «богемным» образом. Не хочу теоретизировать, но, видимо, в моем характере всегда было некое фатальное предощущение судьбы, убежденность в том, что я все делаю правильно, неясное, но твердое понимание своей роли и в искусстве, и в жизни страны, извини за высокий слог.