И разве не приоткрывается нам еще гораздо большее з нескольких строках его собственного письма? Декабрь. Глухое, занесенное снегом Михайловское. «…Вечером слушаю сказки моей няни, оригинала няни Татьяны… она единственная моя подруга — и с нею только мне не скучно…» Или вот еще строки, из первых, пришедших на память: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графи-нечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка…» Наташа Ростова, опять душа, насквозь русская. И опять — любимица своего создателя, Льва Толстого. Еще раз возьмем на себя труд слушать. И, как говорилось, «трудитесь, и дастся вам». Дастся понимание «народного языка», который ни у Глинки, ни у «балакиревцев», ни у кого-либо другого из русских композиторов не составлен из одного только цитирования, имитаций или обработок. Их творения созданы из той самой материи, о которой говорит Толстой, — из «русского воздуха». А если вспомнить знаменитые слова Достоевского о «всемирной отзывчивости» русской души? Тогда станут и естественны и понятны роскошные вкрапления в основную материю иноземных самоцветов. Собирание и преобразование мировых народных сокровищ. Хотите знать несколько примеров? Вот они. Испания и Англия Пушкина. Та же Испания или Италия Глинки. Славянские мотивы, роскошный или аскетичный Восток Балакирева, Бородина, Римского-Корсакова. Отыскать множество примеров не составляет труда. Но довольно. Вернемся к нашему повествованию и к тем, кому дано воплотить в жизнь нечто «витавшее в воздухе».
БОРОДИН
Ну вот, впереди куча лекций, господин адъюнкт-профессор. А куда между тем торопится адъюнкт-профессор по осенней петербургской слякоти? Простите-извините, на музыкальный вечер. Только что байковый мешок с виолончелью за спиной не болтается. Нет, в этот дом со своей виолончелью лучше не соваться. Почему?
А потому, что это — любимый инструмент хозяина. Так хозяин, думаете, музыкант? Ничего подобного. Он пользуется громкой славой как терапевт. Это приятель мой старый (ну, полно, какой же «старый», если ему всего тридцать лет?). Так вот, приятель мой, Сергей Петрович Боткин, дает теперь интереснейшие вечера. Я всегда знал, что его страсть — тонкая диагностика. И он упражнялся в приобретении способов к ней, как, скажем, великий виртуоз Антон Рубинштейн упражняется перед концертом. Таким сравнением Сергей Петрович был бы польщен. Несомненно. Потому что вторая его страсть — музыка. Ведь он уроки у виолончелиста берет. От полуночи до часу, другого времени-то нет. А на отдых, говорят, возит всегда чемодан с книгами да виолончель. Вот теперь «боткинские субботы» входят в славу. Поглядим, поглядим. Слыхал, что там кого угодно можно встретить: и музыкантов, и литераторов, и медиков, и просто умников. Был бы талант. «Ах, талан мой, талан!..» — который-нибудь, глядишь, да и пригодится теперь. И лучше бы не «химикальный», а один только «музыкальный».