— Та-ти… ти-та… да-да… Да, Корсинька, из пустого в порожнее, занятие пустопорожнее!
Садимся за рояль, играем, спорим. Только войдем во вкус — вскакивает, опять оглашает коридор дикими интервалами, бежит смотреть, как бы его химическое варево ке перегорело и не перекипятилось.
Однажды в обычной нашей шутливой манере восхищался его ученостью. И вдруг Александр Порфирь-евич серьезно так, даже с некоторой печалью говорит:
— Нет, Корея, ученость тут ни при чем. Ум истинный состоит в том, чтобы отдавать себе отчет в правильном соотношении вещей.
Замечу, что сам он один из тех удивительных людей, которые способны видеть любой предмет со всех сторон и тем не менее увлекаться самым горячим образом.
Собираемся все так же часто у Балакирева. Опять-таки разбираем по косточкам все сочиненное. Могучий Стасов гремит, излагает очень цветисто и вдохновенно сюжеты для наших будущих опер. Он же устраивает литературные прения. Бывают сшибки! Никто по углам не отсиживается, молчком не отделывается. Разный народ приходит. Ближе других к нашему кружку стал весьма оригинальный человек, некто Лодыженский, недурной композитор-любитель.
Братья Лодыженские на все лето пригласили Бородиных к себе в имение. В июле зазвали и меня. Так я провел около недели вместе с ними в Тверской губернии. Глядели на хороводы, катались верхом, слушали песни. И во мне мгновенно возбудился прилив какой-то любви к народной жизни, к ее истории. Много говорили о том с Александром Порфирьевичем. Много обменивались музыкальными мыслями за роялем.
БОРОДИН
Славно встретил меня Питер. Со слезами радости, то бишь проливным дождем. Куда деваться с вокзала? Домой, на Выборгскую? В пустые хоромы ехать? Положительно противно. Поеду к «тетушке». Там детство, уют, покой, дом.
Полжизни прошло, господин профессор, кругом страсти и бури, а здесь все то же. И ширмы полинялые те же, и мебель кряхтит от старости, и те же тряпочки, веревочки, лоскуточки по углам. И те же мои детские книжки на полках… Вот уж и совсем зачитанная: «Ручная энциклопедия знаменитого Вениамина Франклина». Мудрый мой советчик был. Многое, над чем в детстве посмеешься, обернется истиной. Открыть, что ли, наугад? Ну где еще такое вычитаешь: «Дети и дураки воображают, что 20 рублей и 20 лет бесконечны… а когда высохнет колодец, тогда узнаешь цену воды». Да, мой семейственный археологический музей. Как, однако, благотворно действует все это на мою взбаламученную душу!
АВДОТЬЯ КОНСТАНТИНОВНА
Переночевал да улетел. А что хорошего одному мыкаться? Поеду-ка и я, пожалуй, на Выборгскую. Пригляжу, а то и заночую. Охо-хо, дети, дети! Вот уж точно — вместе скучно, порознь тошно. Да знаю я, что и ему, и Кате теперь ох как тошно!.. И кто бы мог подумать, что от доброты его неизреченной беда выйдет? Вот ведь как у них скверно лето кончилось. Катя опять в Москве осталась, совсем разболелась. Нервничает, по ночам не спит, чай пьет да курит. Такие фокусы, да с ее-то астмами! Саша там около нее хлопотал, тоже не спал, представлялся веселым. А у него на сердце скверно. Взбаламутила его Анка своими несчастьями. Летом-то она у братьев своих в том имении жила. Ну и проняло моего мальчика драгоценного. Молоденькая такая, а муж грубиян бесчувственный, так и норовит расстроить. Младенца-первенца потеряла, только-только опамятовалась. А сама и умница, и красавица, и трем языкам обучена, и обращения тонкого. Понимаю я ее, бедняжку, как она к солнышку-то моему потянулась. Встретить такое сокровище да не полюбить его? А только куда теперь все это повернется?