К ЕКАТЕРИНЕ СЕРГЕЕВНЕ БОРОДИНОЙ
Санкт-Петербург, 31 октября 1873 года.
«Сегодня мне — 40 лет! Пока было 39 и 364 дня, все считал себя моложе, а теперь 40! На Руси привыкли считать сороками, как в других местах сотнями, гроссами и т. д. Сорок сороков церквей на Москве, говорит народ; сорок тысячей — в сказках русских и былинах равносильно тьме, тысячам тысяч, несметному количеству и пр. В такой, знаменательный в моей жизни, день — как могу провести время лучше, как не в беседе с тобою?..»
ОТ АВТОРА
Вообразите теперь, любезный читатель, что минуло полтора года. На дворе — январь 1875-го. Как-то вечером наш герой просматривает «Санкт-Петербургские ведомости», раздел «Курьезы отовсюду». Насчет курьезов он не возражает. Встречаются преуморительные. Как-то:
«В Нью-Йорке на днях арестовали собаку за совершенное ею уголовное преступление. Такой же участи подвергнулась и хозяйка этой собаки, некая госпожа Боббит, которая обвинялась в сообщничестве. Г-жа Боббит ходила по лавкам в сопровождении собаки, которая, благодаря трудам и терпению своей хозяйки, до того была хорошо дрессирована, что умела стащить незаметным образом все, что попадалось ей в зубы, а потом, по выходе на улицу, вручала похищенные вещи хозяйке. Но полиция как-то поймала их на месте преступления и арестовала обеих».
Так ведь не от хорошей жизни устраивала госпожа Боббит такой цирк. Тут не знаешь, что и воскликнуть: то ли «Да здравствует полиция!», то ли «Слава собачьему уму!». А вот этот курьез подан весьма странно. Тут, господа, все вывернуто наизнанку!
«Английские газеты сообщают довольно курьезные объяснения причин последних студенческих беспорядков в Петербурге. Мы приводим несколько выдержек из «Пэлл-Мэлл-Газет». «Уже несколько лет, — говорит она, — конференция Медико-хирургической академии разделилась на две враждебные партии — «европейскую», ратующую за прогресс, и партию «семинаристов», или «ретроградную», к которой принадлежит большинство студентов. Военный министр назначил семь новых профессоров, которым поручил сделать значительные изменения к программе преподаваемых им предметов и в порядке экзаменов. Студенты, подстрекаемые «ретроградной» партией, по поводу этих изменений и произвели беспорядки на лекции г. Циона, одного из семи вновь назначенных профессоров…»
БОРОДИН
Академия наша бурлит. Крайне скверное положение. И у нас, как везде, есть свои «темные силы». Так вот, прошли выборы на кафедре зоологии. И эти негодяи провалили Мечникова! Ученого, который сделал бы честь любому европейскому университету. Студенты взбунтовались. Сеченов немедленно подал в отставку. Покинул кафедру физиологии. Тут же на его месте оказался пройдоха Цион. Он позволяет себе чудовищные грубости и жестокости. Студенты устроили ему демонстрацию. Тогда Цион учинил на опытах форменное зверство. И молодежь выгнала подлеца из аудитории. Занятия прекращены. Ищут виновных. Как будто не сам этот господин более всех виноват! Стыдно. На моей кафедре подозревают рассадник либерализма и только что не устраивают обыска в лабораторных столах. Все это мерзко и тяжело. Одна отрада — дела Женских курсов. Хоть и отнимают много времени, зато радость дают. Чувствуешь себя «проповедником», «светочем» и вообще прекрасным человеком. Простите-извините, совсем зарапортовался. Спешу себя оправдать. Разве гадкого человека возьмут в кумовья передовые родители? А я имел честь быть приглашенным. Шутки шутками, но растроган чрезвычайно. И до чего теперь смелая молодежь, какая решительная самостоятельность! Он — еще студент в Академии, она — на Курсах. Наукой оба увлечены донельзя, но жить-то почти не на что. Ну вот, позвали в кумовья. Устроили настоящую вечеринку, типично студенческую. Взволок я свое тучное тело под самую крышу, на четвертый этаж. Две каморки, битком набиты молодежью. Все как-то вместе и торжественно, и весело, и молодо… так молодо! Сколько благородных порывов, сколько мечтаний о собственной пользе! Слушаешь и сам молодеешь.