— С какими заговорщиками? — насторожился падре Леонидос, нервным жестом поглаживая бороду.
— Я имею в виду бывшего нотария Руфина и бывшего магистра пехоты Фронелия, оба они были горячими сторонниками мятежника Прокопия. Но и это еще не все, благочестивый падре. По нашим сведениям, именно эти двое организовали нападение на императорский обоз.
— Но у меня были сведения, полученные от проверенного человека, — попробовал оправдаться падре, припертый к стене неопровержимыми фактами.
— Ты имеешь в виду вольноотпущенника Эквиция, служившего сразу двум господам, Пордаке и Трулле? Если мне не изменяет память, то именно через этого человека светлейший Пордака четыре дня назад передал в церковную казну пятьдесят тысяч денариев. И все было бы хорошо, падре, если бы эти деньги не оказались крадеными.
— Но церковь не может нести ответственности за преступления отдельных людей, — залепетал струхнувший Леонидос.
— Зато церковь осуждает лжесвидетельство, — холодно бросил корректор. — Ты по-прежнему будешь настаивать на сатанинских способностях Гортензия, падре, или присоединишься к моему мнению, что вышеназванный негоциант просто заговорщик и вор?
— Сам я демонов не видел, — зарозовел ликом Леонидос. — И сужу я о них только с чужих слов. Но ведь у тебя есть под рукой женщина, которая может развеять все наши сомнения. В конце концов, она ведь в любом случае виновна, предавалась она блуду с заговорщиком или с демоном. Если ты не против, светлейший Перразий, я бы хотел присутствовать при ее допросе. Я чувствую себя виноватым и перед тобой, корректор, и перед епископом Симеоном. Сам того не желая, я, возможно, ввел вас обоих в заблуждение.
— С моей стороны возражений не будет, — пожал плечами корректор. — Если ты, падре, не боишься крови и женских криков, то милости прошу со мной в подвал.
Если бы все зависело от Перразия, то он никогда бы не допустил посторонних к допросу столь важного свидетеля. Но корректору приходилось считаться с мнением нотария Серпиния, человека молодого и глупого, но имеющего в свите императора Валентиниана могущественных покровителей. К сожалению, Серпиний попал под влияние префекта анноны Пордаки. И добро бы речь шла о взятке, так нет же, этот юнец искренне поверил в тот бред, что несли легионеры и клибонарии, старавшиеся изо всех сил уйти от ответственности за убийство своих товарищей. А тут еще вмешался падре Леонидос со своей елейной улыбкой и блудливыми глазками. Охмурить наивного Серпиния оказалось для него делом совсем не трудным, тем более что юный нотарий был искренним приверженцем христианской веры. А вот с тридцатипятилетним корректором у Леонидоса вышла промашка. Перразий, уверенный в своей правоте, не поддался ни на уговоры, ни на посулы. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что, обвиняя Гортензия в черной магии, служители христианской церкви метят прежде всего в языческих жрецов. Но интересы императора были для корректора Перразия выше интересов церкви. О чем он не постеснялся сказать Леонидосу прямо в лицо.