О разграбленном варварами десять лет назад обозе император даже не упомянул, и Лупициан был благодарен ему за это.
Комит за время опалы истосковался по большому делу, а потому сразу же по приезде в Маркианаполь рьяно взялся за выполнение своих обязанностей. Его усердие в реализации императорских наказов удивило ректора Максима, человека от природы не слишком трудолюбивого, да к тому же еще сильно обленившегося вдали от строгих императорских глаз. Максиму еще не исполнилось и сорока лет, но смотрелся он на все пятьдесят. Пордака, глядя на его оплывшее тело, с осуждением качал головой. Сам бывший префект анноны сильно исхудал за годы испытаний, выпавших на его долю, и сейчас являл собой образец чиновника, готового к тяжкому и неустанному труду на благо великой империи. Комит и нотарий коршунами кружили над разжиревшим каплуном Максимом, повергая того в оторопь своей неуемной энергией.
— Я удивлен, ректор, твоим бездействием, — жестко выговаривал Максиму комит Лупициан. — Ты сообщил императору, что сформировал четыре новых легиона из готов, поселившихся в империи, а теперь выясняется, что легионов нет и нам некого направить в помощь божественному Валенту, перешедшему Гелеспонт. Я уже не говорю о самой Фракии, наших сил едва хватает, чтобы защитить города, а границы провинции остаются открытыми.
— Это не совсем так, — слабо запротестовал Максим. — Два легиона готов во главе с трибунами Сперидом и Колией размещены в Адрионаполе, дабы укрепить тамошний гарнизон. Мы можем хоть завтра отправить их на помощь божественному Валенту. Кроме того, я веду переговоры с рексами Сафраком и Алатеем по поводу размещения готов. Но их слишком много, высокородный Лупициан. У меня просто голова кругом идет. Они требуют денег на продовольствие. Торговцы буквально свирепствуют, вздувая цены чуть ли не вдвое. А казна провинции пуста.
Светлевший Максим ничего не сказал о причинах, опустошивших казну Фракии, а между тем, по крайней мере, одна из них была на виду у заинтересованных наблюдателей. Речь шла о только что законченном дворце ректора, умеющего, оказывается, проявлять расторопность, когда речь идет о его личном интересе. Роскошь этого величественного здания поразила даже видавшего виды Пордаку. Новоявленный нотарий и сам был взяточником и вором, далеко не последним в Риме, но наглость ректора Максима, вбухавшего в свой дворец едва ли не все деньги, присланные из Константинополя для беженцев-готов, потрясла даже его. Конечно, проворовавшегося Максима следовало заковать в кандалы и отправить в столицу, но, к сожалению, этот разжиревший сукин сын был родственником сиятельного Петрония, тестя императора, и с этим приходилось считаться.