Только одно было плохо – Бажеры он не видел. Вообще не видел женщин, наверное, их прятали где-то отдельно от мужчин. Придётся искать – а чем дольше он проходит по торжищу, тем скорее повстречает кого-то, кто приглядится и поймёт, что видит чужака. Тут Мечеслав весело хмыкнул своим мыслям. А ведь этим, косолапым, и в голову не придёт подозревать чужака в человеке, появившемся пешком из степи. По походке – они с коня способны слезть разве что по большой нужде, малую – и ту небось с седла справлять норовят. Вот и на него подумают, что в степь… по тому же делу отходил. Ну не всё ж время они себе под ноги гадят, не там, где станом встали! Пришла совсем уж озорная мысль – появиться из ночи, на ходу подвязывая гашник. Для убедительности. Хотя… ну его к ляду, шутовство такое. И так помоги, Трёхликий, не выдать себя взглядом. Придётся глядеть чаще под ноги – чтоб встречный не увидел в его глазах разорённого села, умирающего Дарёна, колечка с семью лепестками в лесной, забрызганной кровью траве, лица обездоленных парней из почти вырубленного рода, искалеченного чура из мёртвого посёлка.
Ну, нечего тянуть. Ночь не вечно стоять будет. Мечеслав встал. Пора.
Руда, давно уже вглядывавшийся в ночь, вдруг вскочил на лапы, начал ощеривать пасть – зарычать. И не успел.
Прилетевший из ночи нож с глухим хрустом вошёл точно между двумя жёлтыми пятнами чуть выше умных янтарных глаз пса. Тот взметнулся было на задние лапы – и повалился на бок.
Уже неживым.
Некогда было пугаться. И скорбеть по другу и слуге было некогда. Человек, кинувший нож, теперь выметнул вперёд левый кулак – да так резко, что Мечеслав невольно отшатнулся, хоть до нападавшего и было ещё полтора шага.
Это его спасло, точнее, спасло лоб Мечеслава от знакомства с гирькой на сыромятном ремне, змеёй выскочившей из кулака убийцы Руды.
Ну, не вятичей было пугать кистенём-гасилой. Ещё прежде чем выпрямиться, Мечеслав левой же рукою перехватил ремень, намотал его на ладонь – и рванул на себя, одновременно выхватывая из ножен нож.
Скользнул за спину хозяину кистеня, полоснул ножом под горлом – и чуть не взвыл с досады – лезвие впустую скрежетнуло по кольчатой бармице.
В следующее мгновение он едва не прикусил себе язык от боли – так тяжко врезался в самую подмышку острый локоть нападавшего. Нож вывалился из онемевших пальцев в траву. Пришедший из ночи развернулся к Мечеславу лицом, накидывая ему на шею петлю из всё того же ремешка. Однако вместо шеи ремень сомкнулся на голове, сорвав волчий колпак – кто-то из борющихся на вершине холма наступил на труп Руды – и оба, вцепившись друг в друга, полетели по склону вниз.