Синко снова поморщился.
– О сватовстве князя Глеба, – он замолчал на несколько ударов сердца, словно подчёркивая, что и как сказал, – я ничего не слышал, князь.
– Нууу, если уж ты не слышал, – усмехнулся Святослав. Синко усмехнулся в ответ, прикрывая тёмные глаза и чуть наклонив на мгновение голову.
– Зато я слышал, что государыня просила у немцев помощи и наставничества в новой вере. В вере Распятого Мертвеца, – тихо, но чётко произнёс Синко. Оглядел всех слушателей, перевёл взгляд на Святослава.
– Я сказал, князь. Сказал, как ты хотел, при всех. Княгиня Ольга просила помощи у кесаря немцев и признала себя его подручницей. Ты доволен мною, князь?
Последние слова Синко потонули в изумлённом гомоне дружины.
– Он сказал то, что я слышал? – просипел над ухом Мечеслава Дружины Вольгость. – «Княгиня Ольга»?!
– …Просила помощи… – кивнул Мечеслав. Оттон, немцы, вера в Распятого – всё это было для него пустые слова.
– Да я не про то! – зашипел Вольгость Верещага. – Он правда сказал «княгиня Ольга»? Не «государыня»?
– Ну… да. А что такого?
– Ты биричей не знаешь, Дружина. А пуще всего – Синко. Для него слово не так сказать – такое же бесчестье, как для воина в спину ударить, а для купца – монету испортить…
Но тут Святослав поднял руку, и все дружинники словно онемели.
– Ты не всё сказал, Синко Бирич, – не повышая голоса, произнёс князь, с высоты крыльца разглядывая поднятое к нему острое лицо вестника.
– Не всё, князь, – кивнул тот. – Оттон согласился. К Киеву сейчас идёт отряд немцев и чехов во главе с епископом Адальбертом. Это имя, я думаю, ты тоже слыхал, князь.
На сей раз Святослав отозвался с нехорошей улыбкой:
– Доводилось.
Кивнув, Синко продолжал:
– Мои люди опередили его, но ненадолго. Если ты поспешишь, успеешь в Киев вровень с ними.
И снова взмах княжеской руки прервал вскипевшее многоголосье дружины.
– Ты сказал почти всё, что я хотел услышать, Синко Бирич, – сказал князь. – Почти всё. Я только одного ещё не слышал. Почему? Почему ты помчался сюда, после того, как двадцать лет служил моей матери?
Глаза старейшины киевских биричей – что бы это ни значило – потемнели пуще прежнего.
– Я служил не твоей матери, князь, – отрезал он. – Я служил и служу сейчас закону и порядку. Закону и порядку в своём городе и на своей земле.
Святослав ещё смотрел в лицо Синко, словно стараясь прочесть на нём что-то ещё, помимо сказанного. Потом повернулся к Ясмунду и распорядился:
– Труби большой поход, дядька Ясмунд.
Хриплые голоса дружинных рогов понеслись над тёсовыми кровлями Новгорода-Северского.