– Ну, заносим, что ли, – сказал Мечеслав, подхватывая кузнеца под мышками – там, где тяжелее. Бажера кивнула, подхватив отца за сильные, с большими ступнями, кудлатые ноги. Потом вдруг глянула в лицо спасителю:
– А как господина из леса по имени-то звать?
Ох, и верно… он же не назвался.
– Мечеславом кличут, – глухим, ещё не отошедшим от стыда и злости на себя голосом откликнулся он. – Ижеславу-вождю сын.
Окон в бане не было, даже той рубленой щели, сквозь которую пробивался свет в предбанник – только одно, под самой крышей, которым выходил дым. Свет же больше шёл – багряный, жутковатый – от раскалённой каменки в дальнем углу. В печи грудой лежали алые уголья, над ними зыбился темный воздух, но дыма уже не было, не было и зловещей угарной синевы. Бажера с Мечеславом пристроили кузнеца на темневший сбоку от двери полок животом, повернув голову набок и подложив под неё один из веников. Девушка тут же метнулась к окну-дымоволоку, заткнув его плашкой, чтоб жар не выходил.
После этого она выхватила, будто мечи из ножен, ещё два веника из кадки в углу.
– Парить умеешь? – повернула голову у Мечеславу.
– А? – Как ни дико звучит, Мечеслава одолевало смущение. Не раз он видел девичью и женскую наготу, не раз ходил в баню и с кровными родичами в Ижеславле, и с назваными в Хотегоще. Но это было… совсем не то.
Во-первых, там всё же была родня. А во-вторых… а во-вторых, там некогда и не перед кем было смущаться – в большие родовые бани набивалась не одна и не две пары. Здесь же, в маленькой темной каморке они были вдвоём, и Бажеру он сегодня увидал впервые в жизни. Оттого во всём происходящем было что-то странное, будоражащее. Будто… будто в ночь перед началом посвящения. Кровь гремела в ушах, помешав расслышать вопрос.
– Не спи, господин лесной! – В лицо сунули жарким пахучим веником… точней сказать, попытались сунуть. Тело прежде мысли ушло от удара, обтекло его, пятерня уж потянулась перехватить бившую руку за запястье, когда он опомнился.
– Чего?
– Парить, спрашиваю, умеешь?
– Умею, – пожал он плечами.
– Тогда начали.
Банному делу отроков учат тогда же, когда учат бить из лука, владеть булавою и сулицей, седлать и рассёдлывать коней. За неуклюжесть наказывают – хоть и не так больно, как за неисправность с оружием или конской сбруей, но столь же неуклонно. Уже отроки средней поры накрепко запоминают, что нельзя просто бездумно лупить веником березовым, пихтовым или излюбленным воинами дубовым (тут Мечеслав с изумлением обнаружил, что у кузнецов и воинов вкусы схожие, в бане Бажериного отца веники тоже щеголяли узорно изрезанной по краю дубовой листвой). И толку от этого мало, и банному Богу непочтение. По последней причине не оставались безнаказанными даже попытки отроков, забравшихся в баню без взрослых, устроить на вениках побоище. Если на этом ловили, за уши или за волосы, не давая одеться, выволакивали, подбадривая упиравшихся пинками под тощие задницы, во двор. А уж там, у всех на виду, голым, мылистым от щёлока поджарым отрочьим спинам доводилось отведать кожаной, в медных бляшках, перевязи старшего родича.