Но принц Конде, в отличие от нее, не был столь терпелив. Марии-Катарине требовалось прикладывать немало настойчивости, а порой прибегать к мольбам и укорам, чтобы он не спровоцировал докучливого мужа на что-нибудь ужасное. Сам же Луи-Жозеф де Конде проводил целые ночи в мечтах о том, как он протыкает шпагой ненавистного соперника, и тот валяется бездыханным на одной из прекрасных лужаек парка Шантильи. Что до общества, то ему поведение князя Монако казалось в высшей степени смешным. Согласно принятым в те времена законам приличия, обманутый муж должен был принимать свое положение с легкостью и непринужденностью, чтобы не попасть в категорию тех буржуазных мужей, гнев которых признавался в обществе предметом комическим.
Ему дали это понять, когда в последний вечер пребывания в Шантильи Гонорий чуть не выкинул жену в окно из-за того, что принц Конде попросил своих «любезных гостей» задержаться у него еще на денек.
– Послушайте, мой дорогой, – сказал ему тогда маршал де Ришелье, – если бы все мужья были такими, как вы, не нашлось бы ни одной девушки, которая захотела бы выйти замуж! Какая муха вас укусила?
– Супруга должно уважать! – надменно возразил князь.
– Начните с уважения к самому себе, черт побери! Остальное приложится. Вы странно себя ведете.
А Мария-Катарина смиренно заявила: ей-де «очень досадно, что это пребывание в Шантильи стало причиной такого беспокойства», что было признано всем обществом поистине возвышенным. Чтобы окончательно утихомирить Гонория, она пообещала ему, что отныне будет оставаться дома, особенно в тех случаях, когда приглашения будут исходить от принца Конде.
– Я совсем не похожа на собаку на сене, – говорила она мужу, – мне приятно слышать о развлечениях других. Если я не могу разделить с кем-то светских удовольствий, я радуюсь хотя бы тому, что их получают другие.
И эта несравненная женщина вновь поселилась – почти безвылазно – в особняке Матиньонов, и жила там мирно и спокойно. В это самое время Гонорию понадобилось куда-то ненадолго уехать.
– Мадам, я надеюсь, что вы не станете выходить из дома, даже если подобная жизнь покажется вам слишком тоскливой…
– Может быть, для кого-то другого она стала бы тоскливой, – отвечала Мария-Катарина, – но мне нравится жить тихо и безмятежно.
Увы! Даже столь явно выраженная кротость не успокоила взбешенного супруга. В течение всего своего путешествия Гонорий мусолил и пережевывал истинные и мнимые обиды и в результате, когда вернулся домой, словно сорвался с цепи. Ошеломленной Марии-Катарине пришлось пережить такую сцену, какой не могло бы себе представить самое воспаленное воображение. Гонорий обвинял жену во всех смертных грехах и вел себя непозволительно грубо. Ему казалось, что не проходило и дня, когда бы молодая женщина не нарушала свой супружеский долг.