Правда, у Лопе в вопросе о слиянии любви и поэзии, в процессе создания амальгамы жизни и творчества появилось нечто новое: с одной стороны, его решимость не отделять того, кого критика называет повествователем, от автора текста, а с другой — это коренные перемены в статусе женщины в качестве объекта изучения при создании поэтического произведения.
Увлекаемый неодолимым жизненным вихрем, этим своеобразным подобием «Бури и Натиска», уже характеризующим раннее барокко, центром которого Лопе станет и как человек, и как поэт, он в принципе изменит подход и к поэтическому языку, и к объекту поэзии.
Женщина, вдохновлявшая поэта, не была более тем, что в философии именуется энтелехией, не была более постоянно упоминаемым образом вечной женственности, нематериальным, возвышенным, идеальным, но лишенным всякой реальности, телесности, образом, низведенным до роли незначительного предлога или повода, оправдывающего воспевание собственного величия и мужественности поэтом, занимающимся самолюбованием в состоянии нарциссического упоения самим собой. Женщина у Лопе обретает плоть, она возбуждает и манит; она стала вполне осязаемым и узнаваемым объектом требующего удовлетворения желания; а желание у него не является более грезой или мечтой, точно так же как соединение, слияние возлюбленных более не является призрачной химерой. И его поэзия в этом смысле становится тоже чем-то новым: еще одним из компонентов обольщения.
Эти многочисленные загадочные «нежданные гостьи», будучи литературными образами, одновременно были и совершенно реальными женщинами; они во многом способствовали рождению любимого девиза Лопе, вошедшего в поговорку: «Писать — значит любить; любить — значит писать», который в разных интерпретациях будет проявляться в его драматических произведениях, как, например, в «Невинной Лауре», где герой заявляет: «Любовь учит меня писать». Сей девиз превратится в настоящее кредо, в символ веры, утверждающий главенство чувств, коим подвластно породить уверенность в существовании человека в мире. «Любить — значит существовать». «Существовать — значит любить». Впоследствии Лопе, уже будучи зрелым, умудренным опытом человеком, во втором терцете прекрасного сонета к поэту Луперсио Леонардо де Архенсоле напишет:
Вы просите меня не писать или не жить?
Сделайте же так, чтобы я, любя,
Мог более ничего не чувствовать,
И тогда я смогу не писать, сжимая в руке перо.
Действительно, эта неуловимая легкость, это постоянное вдохновение, присущие, чему мы были свидетелями, Лопе с детства и отражающие свойственную эпохе барочную витальность, изгоняют из его произведений образ страдающего влюбленного как метатекстуальное воплощение образа поэта, испытывающего муки творчества. Как влюбленный — он обладает властью над словами, как поэт — наделен властью над любовью.