— А если глина не одолевает огонь? Тогда она рассыпается в прах.
— Человек одолевает огонь, а не глина. Человек всегда одолевает Сатану!
Я проснулся, словно от толчка. На самом деле я проснулся от холода. Вода давно остыла. Мне ещё что-то снилось, но запомнил я только отрывок нашего с Есиковым спора.
Меня била дрожь. Я вылез из ванны и поспешил в кабинет, к часам. «Проспал! — испугался я. — Заснул и всё проспал!» Почему-то спросонок меня пугала мысль, что я не успею встретиться с Борисом Михайловичем в одиннадцать. Вытираясь на ходу полотенцем, я вбежал в комнату, споткнувшись о кулёк с золотом, и увидел на циферблате стрелки, задранные, как усы довольного пожарного.
— Десять-десять, — пробормотал я, от сердца отлегло.
Спешить, собственно говоря, было некуда. Одиннадцать часов — это начало рабочего дня директора антикварного магазина. Господина Маркова можно навестить и в двенадцать, и в час, ничего не изменится. Под влиянием здравого смысла опасюк унялся.
— В ад всегда успеем, — бодро рассудил я и отправился готовить завтрак.
К салону «Галлус» я подъехал в начале первого, не потрудившись известить Бориса Михайловича. По дороге я завернул в магазин и купил новую куртку из тонкой коричневой кожи. Являться к приличному человеку в «боевой» кожанке, покоцанной об асфальт и распоротой на плече бандитской пулей, я счёл делом недостойным истинного джентльмена. Хватит моей помятой и побитой в хлам машины. Наскоро обновив гардероб, ринулся в антикварную лавку. Удачно запарковался напротив крылечка и достал трубку.
— Борис Михайлович? Доброе утро, Илья Потехин вас беспокоит. Хочу кое-что показать.
— Когда вы будете?
— Да вот прямо сейчас и зайду.
С этими словами я выскочил из машины, вытянув газетный свёрток с блюдом, и холщовую сумку, в которой лежала чарка, два портсигара и охапка разномастных ложек с вилками. Сумку нацепил на плечо, свёрток сунул под мышку, захлопнул дверцу, вздохнул, оглядев убитую тачку, квакнул сигналкой и поскакал в салон.
— Добрый день! — высокая лощёная кобыла с приклеенной улыбкой преградила мне дорогу.
— Я к Борису Михайловичу…
— Вот сюда, пожалуйста, — зубы у кобылы были белые, пластмассовые. От шеи сладко пахло духами. Выше мой нос не доставал.
— Спасибо, — я сунулся в боковой закуток, прикрытый занавесью. За портьерой скрывался коридор и кабинеты администрации.
Кобыла ловко обогнала меня и постучала в директорскую дверь.
— Можно, Борис Михайлович? — протараторила она.
— Войдите!
На секунду я оказался затёртым между лоснящимся пузом Маркова (тоже немаленького дяди) и упругими буферами кобылы. От буферов пахло здоровым разогретым телом и доносило разнотравьем, шею надушила, должно быть. От директорской одежды исходил аромат благородной свежести, чуть с кислинкой.