Не беспокоили его и новые грехи. Во всяком случае, внешне это никак не проявлялось. А вот меня от всего содеянного малость потряхивало, пока я не размяк в парилке и не залил чичи пивом.
Мы посмеялись над делами давно минувших дней. Слава обставил меня в бильярд, а потом сбросил простыню и полез в пакет за свежим, купленным перед баней бельём.
«Вот упёртый!» — подумал я и спросил:
— Ты куда собрался?
— Съезжу в больницу, — Слава натянул куртку, проверил деньги и кортик. Подтянул новые джинсы. Старые, «пропахшие неволей», грязным комом валялись на полу. Из брезгливости корефан к ним старался не прикасаться. — Ты давай, Ильюхин, парься, а я Ксению навещу.
— Хозяин — барин, — я тоже принялся одеваться.
На вечер у меня были свои планы. Гетеры отменялись, и это было не так уж плохо. Общению с потенциальным биологическим оружием я однозначно предпочитаю книги. Дворовые подруги — дворовыми подругами, но жрицы любви внушали немалое опасение. Кто знает, что в них таится вредного? Какие формы жизни нашли приют в их потасканных организмах? От книг таких подлянок ждать не приходилось, и я сделал вполне определённый выбор относительно сегодняшнего времяпрепровождения.
Докинув Славу до метро, я пожелал ему удачи и отправил на подвиги. По дороге домой заехал за продуктами и с понтом зарулил во двор. На новой машине! Жаль, Ирка не видит. Впрочем, не последний день живу. На это хотелось бы надеяться, поскольку жизнь набирала обороты. Она вдруг стала до невозможности «весёлая и интересная».
Насыщенная событиями.
О которых хотелось поскорее забыть.
От сауны и пива меня разморило. Я лениво прошёлся по комнате. Встал рядом с книжным стеллажом. Вытянул руку и бережно провёл по выровненным в одну линию корешкам. Почитать что-нибудь? Мне было очень, очень неуютно. По правде, я здорово боялся, но баня приглушила страх.
Я пробежал взглядом по полке, но ничего достойного не нашёл. Не было в моей библиотеке книг, отвечающих моему теперешнему настроению. Я бухнулся в кресло и потянул на себя верхний ящик стола. Вот что я хотел почитать — полевые дневники Петровича. В этом безумном мире только они соответствовали моему дурному сознанию, которое определило нелепое нынешнее бытие. Я завидовал Славе: вот кто всегда был в своей тарелке. «Прочь тревоги, прочь сомненья!» Как будто и не было долгих лет заточения.
Я достал тетрадь и полевой дневник Афанасьева, открыл и начал читать, чувствуя себя архивистом, наткнувшимся на старые заметки. История сия и впрямь начинала покрываться пылью забвения. Хоть я и нашёл реликвии исмаилитов, вспоминать о них теперь можно было только как о чём-то умозрительном, наподобие шлимановского «клада царя Приама». От личных вещей Хасана ас-Сабаха остались одни зарисовки в полевом дневнике. Этих цацек я больше никогда не увижу, не смогу прикоснуться, чтобы убедиться в их существовании, никому не покажу, чтобы похвастаться своей удачей. Их словно никогда и не было…