Теперь уже никто не тянул время, когда надо было заступать на вахту, никаких забеганий в кладовку, чтобы малость перекусить. Если было известно, что твой напарник будет передавать в 3:17:06 с крохотным хвостиком корабельного времени, ты сидел наготове уже с трех часов, никаких глупостей, магнитофон крутился, а микрофон у рта. Нам-то на корабле было легко, но каждый из нас знал, что его напарника накачивают наркотиками и погружают в глубокий гипноз, чтобы он мог провести связь – Доктора Деверо это очень беспокоило.
К тому же теперь не было времени для болтовни, ведь твой близнец расплачивался, возможно, часом своей жизни за каждое переданное слово. Ты просто записывал то, что он передает, с первого раза, никаких сбоев, а затем передавал то, что написал Капитан. Оставалось несколько секунд на разговор – олл райт. Обычно не оставалось… вот так я и напутал все насчет женитьбы Пэта.
Видите ли, две недели посередке, последняя неделя ускорения и первая замедления, недели, когда мы достигли максимальной скорости, соответствовали примерно десяти годам на Земле. Отношение было в среднем один к двумстам пятидесяти. Но это в среднем, при максимальной скорости проскальзывание было гораздо больше. Я спросил мистера О'Тула, чему равнялся максимум, но он только покачал головой. Измерить это – сказал он мне – невозможно, и возможная ошибка больше присутствующих в расчете малых величин.
– Скажем так, – закончил он. – Слава Богу, что на корабле нет простуженных, а то один хороший чих перекинул бы нас через скорость света.
Он, ясно, шутил. Ведь, как напомнила Жанет, при приближении нашей скорости к световой масса корабля приближалась к бесконечности. Но мы снова утратили связь на целый наш день. В конце одного из этих пиковых сеансов Пэт сказал мне, что он и Моди собираются жениться. Связь прервалась, прежде чем я успел его поздравить. Я хотел сказать, что Моди, пожалуй, еще слишком молодая и не спешит ли он, но не мог. Его уже не было.
Я, пожалуй, не ревновал. К этому выводу я пришел, покопавшись в себе и обнаружив, что не могу вспомнить, на что была похожа Моди. Нет, я, конечно, помнил, какая она – блондинка со вздернутым носиком, на котором летом проступали веснушки. Но я не мог вызвать перед глазами ее лицо, как мог вызвать лицо Пру или Жанет. Я не ревновал, только чувствовал себя немного – что ли – заброшенным.
Потом я справился у Жанет, какое гринвичское время соответствовало моей последней связи с Пэтом, и понял, что совершенно зря собирался наводить критику. Пэту было двадцать три, а Моди двадцать один, почти двадцать два. При очередной связи я умудрился успеть сказать «поздравляю», но у Пэта не было времени для ответа. Ответил он в следующий раз…