Я был совершенно уверен, что кто-нибудь из членов команды подбежит ко мне и осведомится, цел ли я, не нужна ли мне помощь.
Однако матросы совершенно проигнорировали мое появление! Они занимались своим делом — перетаскивали какие-то ящики с кормы на нос — и не обращали ни малейшего внимания на незнакомца, который спустился с мачты. На секунду мне это показалось вопиющим хамством. Но только на секунду.
Я стоял на пути одного немолодого матроса, тащившего на плече тяжелый, сложенный витками канат, и нарочно не отступил в сторону. Немолодой матрос одышливо кряхтел и покачивался под тяжестью ноши. Глядя мне прямо в глаза, он подошел вплотную ко мне — и обошел меня, будто я был колонной или большим мешком. Тогда я торопливо подошел к другому, тоже весьма пожилому матросу, который, стоя у левого борта, прилаживал отставшую планку планшира. Я помахал рукой прямо перед его глазами — никакой реакции. Весьма озадаченный, я стал перебегать от одного члена команды к другому. Все они, морщинистые, седые или лысые, выглядели стариками — ветхими и немощными.
В полной растерянности я отошел к борту и стал следить за странностями погоды — как будто демоны ветров могли дать разумное объяснение происходящему. Буря неистовствовала, ревела, буйствовала — можно перечислить все слова, которыми литераторы живописуют беснующуюся стихию. Но корабль двигался по волнам так, словно просто дул крепкий попутный ветер. Это судно не желало считаться со стихией. Даже зеленоватый огонь, разлитый по очерку мачт и похожий на фосфоресцирующий мох, казался самостоятельным и вечным свойством корабля, не имеющим отношения к атмосферным явлениям. Словом, моя растерянность только возросла.
Через некоторое время (о Время! — каким относительным и условным оно казалось на борту этого странного корабля — словно во сне) на капитанский мостик вышел старец, по осанистому виду которого я заключил, что он и есть капитан. Старец передвигался шаркающей походкой, и те несколько инструментов, что он нес в руках, были тяжкой ношей для него. Остановившись под навесом, капитан первым делом приставил к глазу допотопного вида подзорную трубу и стал осматривать горизонт, даром что во мраке было мало что видно — когда черное небо страдальчески оскаливалось молниями, его злобная улыбка освещала лишь непроглядную пелену дождя. Однако старец как бы удовлетворенно закивал головой, оставил в покое подзорную трубу и принялся работать с компасом и сектантом, словно в этих условиях от них был какой-то прок! Что-то приговаривая на непонятном, гортанном и отрывистом языке, он добросовестно возился с инструментами, которыми можно пользоваться только при наличии солнца или звезд на небе. После этого он тщательно занес результаты своих измерений в судовой журнал, собрал свои инструменты и медленно удалился по трапу в чрево корабля.