— Хорошо, — выдохнула она.
— Хорошо, — подтвердила Настя, разворачивая этюдник. — Хорошо и нелепо.
— Почему нелепо? — не понял я.
— Да потому, что горы почти вечны, а человек нет.
Живет, страдает, радуется, а потом хлоп — и нет его. Как моей бабушки. А люди почему-то позволили себе привыкнуть к этому. Восемьдесят миллиардов смертей принесла Земля. Налево и направо падают от болезней, несчастных случаев, но никто не возмущается, не кричит: «Хватит!» Свыклись, смирились, думаем, что так и надо.
— На-а-стя! — удивленно протянул я. — Да ты философ. Но кто-то, между прочим, сказал, что мудрствующая женщина подобна считающей лошади.
— Ну и пусть, — на миг обернувшись, Настя улыбнулась глазами и вновь занялась рисунком, уверенными мазками что-то набрасывая на ватмане. — Секвойе природа отпустила пять тысяч лет, попугаю и черепахе по триста, а человеку… Не родная матушка она, иначе не сживала бы так быстро и легко со свету свое замечательное творение. Соперничества боится, что ли?
— Отчего же ты тогда ее рисуешь? — спросила Валентина, тоже немало удивленная Настиными речами.
Вступился за природу и я:
— Все-таки она прекрасна и гениальна, и доказательство ее великолепия перед тобой.
— Зачем же тогда свой порядок держит на взаимном истреблении? Можно подумать, вы не хотели бы жить вечно.
— Не хотели бы, — сказали мы с Валентиной почти одновременно. — Зачем?
— Да интересно же! — Настя искренне удивилась нашей тупости. — Сколько миров во вселенной, с разными временами и пространствами! Есть совсем не такие, как наш, со множеством измерений. Разве может наскучить все время узнавать новое?
— Бессмертие означало бы конец эволюции, — учительски строго сказала Валентина.
— Что за чепуха! — Настя рассмеялась. — Такое возможно, лишь в комедиях о мещанине, возмечтавшем увековечить свою гнусную суть. Все-все будет по-иному. Даже форма человека изменится.
— Не надо! — нарочито испугалась Валентина. — Не хочу расставаться ни с руками, ни с бедрами.
«Вроде они у нее есть, эти бедра», — ехидно подумал я.
— И на здоровье, никто ничего не отнимет, — продолжала Настя. — Ну разве не замечательно: сегодня быть женщиной, завтра — птицей или рыбой, побывать в форме дерева или звезды, чтобы потом вновь превратиться в человека.
— Счастливый возраст, — пробормотал я. — Мечты о бессмертии, метаморфозах, путешествиях в иные миры — безо всякой заботы о хлебе насущном или ценах на мебельные гарнитуры. — А про себя подумал: может, так и надо? Может, словами этой девочки говорит не затертый житейской прозой завтрашний день?