Сейди не сказала ни слова ни о новом ковре, ни об одежде. Я не уверен, что она заметила эти перемены.
12
Я проводил дни в доме Сейди, готовил еду, работал в огороде (который заметно усох, но не выгорел под жарким летним солнцем центрального Техаса) и читал ей «Холодный дом». Мы также смотрели несколько дневных «мыльных опер»: «Тайную бурю», «Молодого доктора Мэлони», «Из этих корней» и нашу любимую, «На пороге ночи».
Сейди изменила прическу, сместила пробор вправо, стала последовательницей Вероники Лейк, чтобы волосы закрывали шрамы, которые останутся после снятия повязки. Впрочем, со шрамами Сейди предстояло ходить недолго: первую из пластических операций – с участием четырех хирургов – назначили на пятое августа. Эллертон предупредил, что за первой должны последовать еще четыре – как минимум.
Я ехал к Деку после того, как мы с Сейди ужинали (правда, она обычно только возила еду по тарелке), потому что в маленьких городах полным-полно больших глаз, компанию которым составляют болтливые рты. И нам представлялось, что эти большие глаза после захода солнца должны видеть мой автомобиль на подъездной дорожке дома Дека. Как только темнело, я пешком возвращался к дому Сейди и спал на новом раскладном диване в гостиной до пяти утра. Спал плохо, потому что редкую ночь Сейди не будила меня криками и метаниями по кровати, вызванными кошмарами. Днем Джонни Клейтон оставался мертвым. С наступлением темноты он по-прежнему преследовал ее с ножом и револьвером.
Я шел к ней и успокаивал как мог. Иногда она выходила со мной в гостиную и выкуривала сигарету, прежде чем вернуться в постель, всегда прикрывая волосами обезображенную половину лица. Она не позволяла мне менять повязки. Делала это сама, в ванной, за закрытой дверью.
После одного особенно жуткого кошмара, когда я вошел в спальню, она стояла голой у кровати и рыдала. Похудела ужасно. Ночная рубашка валялась у ног. Услышав мои шаги, Сейди повернулась, одной рукой прикрывая грудь, а другой – промежность. Волосы падали за правое плечо, как и в прежние времена, и я увидел вспухшие рубцы, широкие следы швов и бугристую, нависшую над скулой плоть.
– Убирайся!– взвизгнула она. – Не смей смотреть на меня в таком виде! Что тебе здесь надо?
– Сейди, что такое? Почему ты сняла ночную рубашку? Что не так?
– Я обдулась, понятно? Я должна перестелить постель, так что, пожалуйста, выйди и позволь мне что-нибудь надеть.
Я подошел к изножью кровати, взял лежавший там плед, накинул на нее. Когда приспособил край, чтобы он закрывал ей щеку, она чуть успокоилась.