— Ну да, — усмехнулся Алик. — А если я вас сейчас обложу по-батюшке, вы же обидитесь?
— Можете и в штаны наложить, — предложил Жоржик, — нисколько не обижусь и даже дам вам Свифта, жопу вытереть.
— А вы дайте просто так, — вызывающе сказала Тельма, — и Парацельса. И Крафта.
— А вот и не дам, — вызывающе ответил Жоржик, — просто за так. Я собирал это дерьмо всю жизнь и люблю его, как собственное, в которое превратились все эти книжки. А вы хотите получить на халяву, даже не пукнув. Вот сможете наложить в штаны прямо сейчас? Отдам и Крафта, и Парацельса.
— Вы человек твердых принципов, — уважительно сказала Тельма.
— Очень твердых, до запора, — ответил Жоржик.
— Могу предложить вам хорошей азиатской конопли, очень помогает, — сказал Алик.
— Ну-ка, покажите, — заинтересовался Жоржик. — Уже сто лет не видел настоящей конопли.
— Это очень долго, — сочувственно сказал Алик, извлекая кисет, — особенно, учитывая ваш возраст. Пожалуйста, угощайтесь.
— Это ферментированный продукт, по-простому называемый «гашиш», — сказала Тельма. — Его можно не намазывать на хлеб, а есть просто так.
— Или предпочитаете соснуть? — с улыбкой спросил Алик, извлекая из нагрудного кармана изящный стеклянный кальянчик.
Жоржик внимательно посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другую. Они явно поняли его игру и включились в нее, они не были глупы, они были из числа игроков, как и он сам, они ему нравились.
Его всегда тянуло к людям с крышей достаточно набекрень, чтобы туда задували ветры вселенной, но не настолько, чтобы перекрыть кругозор до размера амбразурной щели. Ему нравилось общество бродяг, спившихся поэтов и ворья, достаточно умного, чтобы не применять насилия, и даже на гастролях в Гамбурге или Вене он шатался по притонам, а не по магазинам. Он прожил долгую жизнь в театре жизни и прошел по сцене в лохмотьях, даже если и во фраке, жизнь обучила его множеству жестоких приемов, но он ненавидел жестокость, даже если она и выступала во фраке или под маской справедливости. Он точно знал, что насилие вырастает из неспособности предвидеть свои последствия, из глупости, а ум — это слабый росток, прорастающий из кровавой грязи насилия, всегда трусливый из-за способности предвидеть последствия и не способный на насилие в силу этой способности.
— Вальтро, ангел мой, — сказал Жоржик, опускаясь в кресло у холодного камина с кальяном в руке. — Я надеюсь, ты не балуешься странными зельями вдали от моих глаз? Это — лекарство, — он поднял вверх кальян, — и, как всякое лекарство, оно требуется и может помочь человеку больному, старому или умудренному настолько, чтобы быть старым или больным от этой жизни.