возобновятся галлюцинации, да и боль никогда не уходит надолго.
И все же стало тише. Радостно осознавать, что гнусное время, когда любой твой жест
оборачивался мукой, прошло. В таком состоянии будет легче найти деньги, – убеждаешь ты
себя, ничто не отвлекает, и двигаться можно быстрее. Справляешь нужду. Принимаешь душ.
В коридоре ты подбираешь с пола свое пальто и отправляешься вместе с ним на кухню.
Вчера на презентации тебе удалось набить карманы едой с фуршетного стола. Это большей
частью фрукты – два банана, два яблока, пять мандаринов, немного винограда – и какие-то
жирные пирожки, завернутые тобой в салфетку. Выкладываешь трофеи на стол.
Возможно, больше за день не удастся поесть. Бредешь обратно в коридор, чтобы
избавиться от пальто. Сейчас ты снова на кухне. Хрустишь яблоком. В углу что-то
приглушенно шепчет радиоприемник. Повертев колесико, увеличиваешь громкость и
прислушиваешься… Но что там делает Адель Семенова?
* * *
СЕМЕНОВА: … прелесть, не правда ли?
ВЕДЕНЯПИН: И все-таки, Адель, почему Лю? Вы ведь прима нашего оперного театра и,
разумеется, должны были исполнять партию принцессы Турандот – центральной и самой
интересной героини.
СЕМЕНОВА: Миша, тому есть две причины. Во-первых, я хотела уступить дорогу
молодым талантам. В постановке, кроме меня, задействованы только дебютанты –
многообещающие, чудесные ребята, уверена, что вскоре их всех с руками оторвут и
Мариинка, и Большой. Правда, я буду за них драться. А, во-вторых, позволю себе с вами не
согласиться. Наиболее интересным образом в «Турандот» является как раз Лю.
ВЕДЕНЯПИН: Что занимательного может быть в рабыне, которая за всю оперу исполняет
не больше трех арий?
92
СЕМЕНОВА: А вы никогда не думали, что хор в «Турандот» на стороне рабыни Лю, а не
принцессы? Турандот – холодная, таинственная и в общем-то говоря стерва, все ее боятся, и
только Калафа угораздило влюбиться в такую зазнайку. И, тем не менее, один из самых
трагических и эмоционально насыщенных моментов в опере – это именно смерть Лю и
последующая сцена оплакивания. Хор скорбит. А помните этот душераздирающий вздох
толпы, когда Лю убивает себя? Я всегда рыдаю на этом месте.
ВЕДЕНЯПИН: Но в опере есть много и других эмоциональных мест.
СЕМЕНОВА: Ох, Миша, какой же вы непонятливый. Лю – это символ жертвенности, при
чем бескорыстной, если, конечно, корысть вообще может сопровождать настоящее
самопожертвование. Причем заметьте, она раба не Калафа, а его отца. И когда стражники по