— Мало ли, что болтают! Забудьте об этом! Откуда вы, из Целле или из Ганновера?
— Из Целле, там я и узнал о вашем возвышении. Я привез письма от Ее высочества герцогини и баронессы Беркхоф. — Он извлек оба послания. Аврора отложила их, сказав, что прочтет позже.
— Больше всего мне хочется узнать о том, что происходило в Ганновере во время вашего длительного пребывания там. Давно вы вернулись оттуда?
— Примерно месяц назад.
— И изволили явиться только сейчас?
Ей пришлось прерваться: Фатима, как видно, снедаемая любопытством, вошла с подносом, перегруженным настолько, что он вот-вот мог выпасть из ее рук. Аврора приказала поставить поднос на столик и выйти, причем сказала это тоном, не допускавшим никаких возражений. Она хотела сама потчевать своего гостя, напряженного и с трудом подыскивающего слова. Только когда Авроре показалось, что Клаус действительно подкрепился и немного расслабился, она снова приступила к расспросам:
— Если вы приехали для того, чтобы я вытягивала из вас каждое слово, то лучше вам было остаться при герцогине Элеоноре!
Но его несчастный вид заставил девушку сменить гнев на милость.
— Вас смущает мое новое положение?
Он стал пунцовым, поспешно поставил на столик чашку и отвернулся.
— Признаться, да... Прошу меня простить за неуместные речи в присутствии невесты государя.
— А если я не невеста, а всего лишь...
— Его любовница? О нет! Только не вы!
— Почему не я?
— Вы так гордитесь вашим именем, собой! Чтобы вы, отвергшая стольких видных мужчин, уступили...
— Любви! — гордо произнесла она. — Всего лишь любви, Асфельд. Взаимной любви, не обращающей внимания на вульгарные условности. Конечно, меня прельщали браком, но мне в это не верится... Но достаточно обо мне! Рассказывайте вы! Начнем с того, как вас встретила «эта Платен». Каков был прием?
— О, самый вдохновенный! То, что я решил все бросить и вернуться к ней, выбрав именно ее дворец, она восприняла с радостью и тщеславием. Она решила, что я ей увлекся, хотя ничего не спросила о моих чувствах. Меня поселили в Монплезире, в покоях за стенкой от нее, и я должен был днем, а также... порой вечерами петь для нее одной, сидя на подушках у ее кровати, на которой она возлежала в легких одеждах. Публике, даже избранной, она меня не представляла. Наоборот, она меня прятала!
— А маска? Приказала ли она вам в конце концов снять маску?
— Да, но это произошло не скоро. Она усматривала в этом соблазнительную тайну. Видимо, считала, что под маской скрывается отталкивающее уродство.
— А когда вы ее сняли?..
— Маску она сняла с меня сама, ночью, когда...