Тонкий. Слабый.
Он открыл левый глаз, взмахнул рукой, отгоняя наваждение, но оно и не подумало исчезнуть. Плач зазвучал жалостливее. И пастух перевернулся на живот.
Ребенок, завернутый в грязную тряпку, сучил ножками, силясь высвободиться из пут.
– Чтоб тебя! – воскликнул пастух, раздумывая над тем, как ему поступить.
Ребенок замолчал, когда пастух взял его на руки.
Крепенький. И хорошенький. Светлые волосики, голубые глаза… но куда ему еще одного сына, когда и своих прокормить не получается? И оставить его тут тоже не по-людски…
– Кто ж тебя бросил здесь? – спросил пастух, и ответом докатился до него отголосок грома.
Не боги ли подбросили малыша? И не держит ли пастух в руках будущего великого героя? Или царя? Или и вовсе – юного Олимпийца?
– Эк же… – Пастух поскреб макушку. – И как оно теперь?
Так ничего и не придумав, забрал он младенца домой. Тот вел себя тихо, словно осознавая всю важность принятого пастухом решения.
– Царю отнеси, – велела ему жена, которой и со своими-то сыновьями не больно хотелось возиться. А тут еще и пришлый. Муженьку-то что, выпьет чуток – и пляшет, как безумный фавн, голоса чудесные в голове слышит. А ей – носи, рожай, расти…
Пастух лишь крякнул. Не смел он спорить с супругой, которая из года в год становилась все толще и сварливее. Да и то дело, царь пусть сам с подкидышем разбирается. Царь – умный!
И, выслушав сбивчивый рассказ пастуха, в котором появились рыдающая дриада, божественный свет и отблеск молнии в руке Громовержца, царь Полиба сказал:
– Отдай дитя моей жене. И пусть радуются люди: откликнулись боги на молитвы наши. Объявите, что сын появился у царя Полиба!
Назвали ребенка Эдипом – ножки у него оказались подвернутыми, оттого и опухали часто. И беспокоилась царица – а ну как останется Эдип хромым на всю жизнь? Но и тут сжалились над младенцем высшие силы – излечился царевич. Был он крепок и силен, рос быстро, радуя приемных родителей, которые уже и забыли, что сын им – неродной.
Годы летели, на годы меняясь. Весна, лето, осень – единый водоворот дней.
Шел однажды по дороге путник. Был он еще молод, но седина блестела в его волосах, как соль проступает на золоте, морем обласканном. Улыбался путник, а глаза оставались мертвыми, словно слепыми, видели они то, что сокрыто было от других. Остановился он у обочины и, разложив костерок, заиграл на кифаре. Печалью звенели струны. И плакала какая-то птица горестным голосом.
– Где ты, где ты… – звала она.
Не дозвалась. Смолкла песня, и путник протянул руки к костру. Ночь близилась, многоглазый Аргус выпустил на небо первые звезды.