— Кто вы такой? Вы из Москвы? — спросили малыша.
— Неделю, как оттуда, — ответил он.
— Турист? Однако туризм прекращен сразу после призыва Думы. Еврейский эмигрант? Они сюда не едут…
— Я просто беглец, — скромно сказал малыш.
За столом расхохотались — нашел куда бежать!
— Мне все равно, куда бежать, — пояснил малыш. — Я могу убежать откуда угодно и куда угодно.
— Новый Гудини, — сказал Антон.
— Между прочим, что-то в этом роде, — очень просто, без всякой амбиции сказал малыш. — Мое имя Бенджамен Иванов, или Бен-Иван, как зовут меня друзья. Я эзотерический человек. С каждым годом обнаруживаю в себе все новые и новые признаки свободы. Вы можете спросить, Тони, у вашего отца. Прошлым летом мы пересекли с ним вместе советско-финскую границу. Мне удалось тогда «вырубить» целую заставу, на солидном расстоянии спутать показания локатора.
— Так это были вы? — поразился Антон.
— К вашим услугам, — поклонился Бен-Иван, встал, подошел к перилам веранды клуба «Набоков» и вдруг исчез в подступающих вплотную к веранде ветвях платана.
Антон тряхнул головой. Бен-Иван уже снова сидел за столом и ободряюще ему улыбался.
Заира приблизила к уху Антона мягкие темные губы. Может быть, потанцуем, секси-бой?
— Секси-бой потанцует со мной, — сердито сказала Памела, неизвестно каким образом услышавшая эту даже и не произнесенную фразу. — А вы, детка, — обратилась она вполне, впрочем, миролюбиво к Заире, — были бы очень любезны, если бы спели еще раз «Сентиментальное путешествие».
Заира была покладистой бабой и тут же опять отправилась к эстраде. По дороге она подцепила вновь прибывшего эзотерического человека. Тот оказался к тому же с тромбоном и очень профессионально солировал поочередно с Заирой и улыбался ей вполне по-свойски и даже иногда притрагивался своим твердым передком к ее пружинистому задку. Все танцевали на веранде, и все улыбались друг другу. Антон прижимал к себе огромный живот жены, и ему казалось, что сердцебиение плода совпадает с его собственным пульсом. Он видел вокруг лица друзей, несостоявшуюся новую нацию Острова Крым, такие красивые яки — «Хей, челло, где вы еще найдете такую красивую молодежь?» Все танцевали под мелодию четвертьвековой давности, и все улыбались. Сладкое облачко марихуаны витало над верандой. В небе растворялось закатное золото и висел для красоты рой безобидной майской мошкары. За хрустальным стеклом виден был внутренний зал ресторана «Набоков». Еще недавно там чуть ли не каждый вечер проходили приемы в честь очередного заезжего эмигранта. Теперь элегантная публика передвигалась с бокальчиками мартини вполне бессмысленно. Кое-где были видны хохочущие рты, кое-где насупленные брови пророков, кривые рты пьянчуг, подержанные дамочки проносили высоко поднятые и на всякий случай чуть-чуть оскорбленные подбородки, а с дубовых панелей взирали на толпу портреты Тургенева, Мережковского, Бунина, Ахматовой, Бродского, Вознесенского, Ахмадулиной и множества других. «Писатели — верные помощники партии», — вспомнил Антон поразивший его лозунг в московском клубе ЦДЛ. Сейчас все казалось призрачным, все подернуто дымкой. Слабый привычный наркотик на этот раз будто бы отодвинул куда-то вглубь весь клуб «Набоков» и веранду с танцующей молодежью и придал всему какой-то смутный несмысл. Впрочем, ощущение это было мимолетным, оно пропало так же, как и появилось, — внезапно, и в это время поворот танца открыл перед ним прореху в шеренге платанов и в прорехе той — огромное золотое небо крымской ночи, панораму Симфи с ее кубами, шпилями, шарами, квадратами и уступами, россыпь огней на фоне золотого неба и торчащий прямо посредине карандаш «Курьера». Верхний его конец сверкал ярким светом, будто маяк. Там был в этот момент его отец. Он поддерживал там уже бессмысленный огонь; маяк в ослепительной золотой ночи, где все было видно и ясно далеко вперед.