Статья третья Главы первой Конституции России гласит: «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является её многонациональный народ». Точно так же единственным источником власти над великим русским языком является многонациональное, многосотмиллионное и — самое главное — многовековое сообщество носителей этого языка, каждый из которых по мере таланта и знаний может только подсказывать, придумывать, предлагать живому языку нормы и новации, каждый раз отдавая их на коллективный суд русской культуры.
Русский язык не принадлежит ни президенту, ни министру, ни писателю, ни журналисту, ни — смешно сказать — заместителю министра юстиции Белоруссии.
Не чувствуя анекдотичности попыток «управлять» русским языком, СМИ бросились спрашивать «мнения» — то у какого-то функционера мёртвого журналистского профсоюза, то у учёного секретаря академического Института русского языка. Их мнения не имеют никакого значения: и средствам массовой информации начихать на функционера, и культурным носителям русского языка начихать на учёного секретаря. Такой пример с блеском продемонстрировала влиятельнейшая немецкая Frankfurter Allgemeine Zeitung: когда чиновники начали «облегчать» и «упрощать» немецкий язык, это издание — как полноценный институт немецкой культуры и гражданского общества — решило самостоятельно поддерживать практику классического немецкого языка. И можно быть уверенным: никакие придуманные академиками для русского языка «заец», «заюц», «заятс» и «кофэ» не будут приняты обществом России.
Дело в том, что в современном политическом, культурном, бытовом русском словоупотреблении «Беларусь» и «Белоруссия» — взаимодополнительны, равнозначны и акцентируются в зависимости от контекста и цели высказывания (что подтверждается даже внутренне динамичной парой «Беларусь — белорусский»). В «Беларуси» русскому уху слышатся её коренное своеобразие и уникальность в едином организме Большой России (Руси), в «Белоруссии» — её святая, жертвенная и родственная современность, Белорусский фронт и Белорусский вокзал. И в этих условиях требование монополии одного имени — подобно языковой агрессии.
Невозможно представить, чтобы власти United States of America или Republique Franęaise вдруг начали требовать внести в русский язык особую норму именования их государства: например, «Объединённые Государства Америки» или «Франс». Так что же происходит с Белоруссией, Эстонией, Казахстаном, Киргизией и Украиной?
Целый ряд постсоветских государств (а в смутные годы — и ряд российских национальных республик) принялись строить свою свежеобретённую идентичность не только в нехитрых схемах политических систем, но и путём «исправления» формально чужого для них русского языка. Это свидетельствует о двух простых обстоятельствах. О том, что все новейшие независимые государства по-прежнему генетически связывают свою легитимность с Россией. И о том, что их самоутверждение в пространстве интернационального и межнационального русского языка — провинциально, инфантильно и паразитично, что они исходят из клинической уверенности в том, что любой (не говоря уже о русском) язык подчинится простому бюрократическому решению горстки депутатов и щепотки чиновников.