сказал он. Вы сидите несчастный, охваченный отчаянием, лишенный всяческой способности помыслить о жизни здраво, к вам подсаживают незнакомку, потом вы на ней женитесь и оказываетесь спасены. Миллионы будущих супругов познакомились на скамейке, сказал Регер, трудно себе представить более избитое и пошлое клише, однако именно ему я обязан моим спасением, ибо без моей жены я не смог бы жить дальше, сегодня это стало мне яснее, чем когда бы то ни было. Я годами сидел на той скамье, погруженный в свое отчаяние, и вдруг пришло спасение. Таким образом, именно Иррзиглера я должен благодарить за это, ибо без Иррзиглера меня бы уже давно не было на свете, сказал Регер в тот самый момент, когда Иррзиглер как раз заглянул из зала Себастьяно в зал Бордоне. К полудню Художественно-исторический музей обычно пустеет, вот и сегодня народу осталось уже немного, в так называемом итальянском отделе кроме нас никого не было. Иррзиглер шагнул из зала Себастьяно в зал Бордоне, будто предоставляя Регеру возможность изъявить какое-либо желание, но желаний у Регера не оказалось, поэтому Иррзиглер тотчас отступил назад в зал Себастьяно, он действительно попятился спиной из зала Бордоне в зал Себастьяно. По словам Регера, Иррзиглер ближе ему, чем любой, даже самый близкий родственник; с этим человеком меня связывают гораздо более прочные узы, нежели с родственниками, сказал он. Наши отношения постоянно сохраняли идеальное равновесие, сказал Регер, это идеальное равновесие поддерживалось на протяжении десятилетий. Иррзиглер всегда чувствовал себя под моею защитой, хотя он вряд ли сумеет объяснить, чем бы я мог его защитить, и, наоборот, я в свою очередь также всегда чувствовал себя под защитой Иррзиглера, хотя, конечно, тоже не знаю, в чем состоит эта защита, сказал Регер. Я связан с Иррзиглером идеальным образом, ибо наша связь обусловлена идеальной дистанцией. Разумеется, Иррзиглер ничего по сути обо мне не знает, промолвил Регер, да и бессмысленно сообщать ему больше, чем нужно; ведь наши взаимоотношения идеальны именно потому, что и я о нем, в сущности, ничего не знаю, сказал Регер; мне известны о нем лишь самые общие, самые банальные сведения, ему также известны обо мне лишь банальности. Нельзя чересчур глубоко лезть в душу к человеку, с которым у вас сложились идеальные взаимоотношения, иначе эти взаимоотношения будут разрушены, сказал Регер. Здесь, в музее, тон задает Иррзиглер, и я от него целиком завишу; если он, например, сегодня скажет: прошу вас, господин Регер, с нынешнего дня больше не садиться на эту скамью, то я ничего не смогу поделать, сказал Регер, ибо только сумасшедший будет больше тридцати лет ходить сюда, в Художественно-исторический музей, и часами сидеть на скамье в зале Бордоне. Вряд ли Иррзиглер докладывал своему начальству, что я вот уже больше тридцати лет каждый второй день прихожу в Художественно-исторический музей и занимаю эту скамью, даже наверняка не докладывал, уж настолько-то я его знаю, хотя ему доподлинно известно, что он