ЖЕНЯ. В этом году поступила. Ну, и что же Блюмин отец?
НЯНЬКА. А ничего. Постоял, постоял и пошел себе.
ЖЕНЯ. Ну, вот видишь, он беспокоится, он ее ищет! Надо сию минуту к нему побежать!
НЯНЬКА. Ишь, проворная! А кто побежит-то?
ЖЕНЯ. Ты, Нянечка, побежишь. Побежишь ведь?
НЯНЬКА. А вот и не побегу.
ЖЕНЯ. Почему?
НЯНЬКА. Приказ у меня: цельну ночь во всей амуниции сидеть и, оборони бог, никуды не отлучаться. Дверь на улицу видишь? На запоре. И никого не впускаю. Сам царь постучись — и царя на речку пошлю, раков ловить.
ЖЕНЯ. Это еще почему?
НЯНЬКА (понизив голос). Тут, Ерошенька, такие дела… У нас в воротах полно городовых набито. А во дворе казаки стоят!
ЖЕНЯ. Зачем?
НЯНЬКА (еще таинственнее). Народ, Ерошенька, бунтуется! По всем городам бунтуется… И по всем улицам тоже.
ЖЕНЯ (растерянно). А почему мы про это ничего не знаем?
НЯНЬКА. Ну где вам! Вы — барышни! У вас и окна закрашены, чтоб вам ничего не видать!
ЖЕНЯ. А почему они бунтуются?
НЯНЬКА. Ми-илая! Голодный-то и архиерей в драку полезет! Ну и эти тоже. Пойдут, говорили, по всем улицам: давай нам хлеба, давай работы, а не то все разнесем!
ЖЕНЯ. А им дадут?
НЯНЬКА. Да, дадут… Для того городовых с казаками по дворам и набили.
ЖЕНЯ. Что же городовые и казаки?
НЯНЬКА. Да, слышно, сегодня те голодные совсем было собралися бунтоваться, так городовые на них и налетели — с шашками. В капусту изрубили их… А казаки — нагайками, как крапиву, посекли… (Спохватывается.) А тебе уж и сюды носяку сунуть надо? Знай свою Блюму — и конец!
ЖЕНЯ. Так, значит, тебе к Блюминому отцу сбегать нельзя?
НЯНЬКА. Нельзя.
ЖЕНЯ. Ну я пойду, когда так…
НЯНЬКА. Тебя, мозявки, там нехватало! Куды ты? Ночь на дворе спущается, по улицам бунты… Стрелять будут!
ЖЕНЯ. Нет, а я все-таки пойду. (Двигается к входной двери.)
НЯНЬКА (удерживая ее). А я тебя не пущу!
ЖЕНЯ. Не смеешь не пускать!
НЯНЬКА. Врешь, смею! Мамаша твоя когда померла, ты вот какая осталась.
ЖЕНЯ. Думаешь, я и теперь в люльке лежу?
НЯНЬКА. Ты-то, может, и не лежишь, да я с той поры около тебя на мертвых якорях стою. Никуды я тебя не пущу! Папашечка Дмитрий Петрович, когда помирал: «У меня, грит, Нянька, ни братов, ни сватов нету… Мы, грит, с тобой, Нянька, на войне побратались. Дочку мою, Ерошеньку, береги».
ЖЕНЯ. Ну, завел! Сто раз слыхала! (Погладила его по лысине.) Ладно, не пойду я… Я наверх побегу, в дортуар, спать. Посижу вот у тебя, пока Мопся к себе пройдет. Нянька, к отцу Блюминому ты пойти не можешь, это я понимаю. Ну, а про Блюму ты помнишь? Сделаешь что надо?
НЯНЬКА. У меня сказано — завязано. Сделаю.