кондуктор
понима-ааа-е-ээт...»
— А
помните, как
Танюшка пела
ту песню про
кондуктора? —
услышал
Олежка. Он
открыл глаза,
боли не было.
Мама сидела в
своем
любимом
кресле и тихо
улыбалась.
— Жаль,
что гитары у
меня нет.
— Да ведь
я давно не
играю,
Олежка, ты
это знаешь…
«Может
быть, и не
играешь. Но
поешь», —
подумал он.
Олежка
всегда знал,
когда Танька
пела про себя
— выражение
лица
менялось,
будто
светлело, а
губы шевелились
беззвучно,
хотя сама она
этого не
замечала.
«Мне
быть с тобой
еще полчаса,
потом
века суетной
возни...» —
Разрозненные
полутона, что
уже
несколько минут
гудели в ее
голове,
выстроились
в до мажор
септ, всколыхнув
забытые
строчки, и
Танька
поспешила из
комнаты, пока
Олежка не
увидел ее внезапно
повлажневших
глаз.
Она
действительно
зачехлила
гитару давно,
хоть песни,
которые, в
отличие от
скрипичных
этюдов,
младший брат
обожал
слушать в ее
исполнении,
звучали-таки
в голове.
Иногда и
вслух
говорила строчками
песен, но это
казалось ей
лишь одной из
странностей,
которых она находила
в себе
миллион.
Например,
собственный
голос порой
казался не то
чужим, не то потусторонним.
Или,
перечитывая
свои школьные
сочинения,
Танька
поражалась
не
свойственной
ей мудрости и
глубине: «И я
додумалась
до такого? Сама?
Не может
быть!»
Впрочем,
будучи одной
из тех
странных
людей,
которые
чистосердечно
верят в
реинкарнацию
и
переселение
душ, она предполагала,
что кое-какой
мудрый опыт перешел
из ее
«прошлых
жизней».
И еще ей
иногда
казалось, что
она летает.
Нет, не во сне,
а наяву,
отталкивается
носками любимых
красных
ботинок — и
поднимается,
не высоко, на
несколько
сантиметров
и — парит в
воздухе,
плавно
перемещаясь
из одной точки
в другую, не
касаясь
земли.
Сознавала,
конечно, что
это скорее
всего лишь
отголоски хорошего
настроения, а
летать людям
не дано вовсе.
От других все
эти
странности
старалась
скрыть, а то
сочли бы,
чего доброго,
за шизофреничку,
но тем не
менее
допускала в
себе
«отклонения
от нормы».
Как-то
раз в
английском
магазине для
садоводов,
куда они с
мужем
приехали то
ли за гравием,
то ли за
рассадой, их
внимание
привлекла
пестрая
статуэтка.
«Какой пошлый
кич!» — фыркнул
Робин,
керамические
гномы не
сочетались с
его
представлением
о
собственной
классовой
принадлежности.
Танька
вполне
согласилась,
гном был,
безусловно,
ярок и
пошловат, но
неожиданно
заявила: «Мне
этот гном
срочно нужен!
Я куплю его,
Роб».
Робин
лишь закатил
зрачки и демонстративно
цокнул языком.
Он давно
устал
отговаривать
ее от
неразумных
трат. Не
пререкался и
теперь, хоть
и не одобрял
Танькиного
подхода к деньгам
— жена лучше
его
зарабатывала.
Всю дорогу от
магазина до
дома он
молчал и
дулся.