— Какой ужин им приготовят?
— Получено много шоколада; охотники настреляли дичь — вальдшнепов, зайцев и косуль…
— Косуль? Сейчас? Они же рожают в это время…
— Так или иначе, здесь будет фронт, господин фельдмаршал.
— Здесь? — удивился Лист. — Здесь не будет фронта. Там будет фронт. — Он кивнул головой на юго-запад, сразу же сориентировавшись по солнцу, которое опустилось к лесу. — Мы успеем на тягу?
— Если вы решите меня инспектировать, то наверняка опоздаем, — почтительно пошутил Дикс.
— В другой раз не зовите в гости. Будете впредь знать, как приглашать командующего…
Дикс отвез Листа в низину; там, где маленький ручеек бормотал что-то невообразимо веселое и быстрое, сходились три просеки.
— Вдоль по этому ельнику начинают тянуть, как только заходит солнце, — пояснил Дикс.
— Тише, — попросил Лист шепотом, — я с детства приучен отцом говорить шепотом на охоте.
— Простите… Справа, пересекая поляну, — продолжал Дикс хрипло (как и все военные, он привык говорить громко), — вальдшнепы тянут, когда начинает смеркаться, видимо, они присматривают ночлег в том, дальнем ольшанике.
— Там, где две ели?
— Чуть левее.
— Хорошо. Спасибо. Где станете вы?
— Если позволите, рядом.
— Почему? Разве нет других мест?
— Мне бы хотелось лично отвечать за вашу безопасность…
— Не говорите глупостей, генерал. Кому я здесь нужен?
— Все-таки славяне.
— Ну, перестаньте. Идите в другое место, я люблю одиночество на охоте.
Небо стало серым, тишина окрест была прозрачной, и бормотание ручейка, когда Лист прислушался, напомнило ему слова детской песенки: «Мы поехали в Дармштадт, восемь маленьких ребят!»
«Когда же оно было, это детство? — горько подумалось ему. — И было ли оно вообще когда-нибудь? Вот если бы человеческая жизнь начиналась со старости и шла к детству… Хотя нет, тогда смерть была бы еще более кощунственной. И чем ближе вечное спокойствие, тем чаще в мыслях мы возвращаемся к детству, словно к спасательному кругу, брошенному в волны бесстрастной и холодной Леты».
Шершавые дубовые листья, перезимовавшие на голых сучьях, металлически скрежетали, когда ветер срывал их, ударяя о голые стволы деревьев.
Фельдмаршал замер, потому что услышал далекое хорканье — где-то летел вальдшнеп. Лист чуть пригнулся, стараясь не делать резких движений; отец приучил его к тому, что зверь и птица замечают не фигуру человека (они могут принять ее за сучковатое маленькое дерево), а движение. Он увидел птицу, которая летела вдоль по просеке, торжествующе возглашая любовь и прислушиваясь, когда отзовется подруга, забившаяся в чащу.