Гдѣ съ пепломъ старыхъ предковъ въ могилахъ здѣсь и тамъ
Потомковъ поздній пепелъ смѣшался пополамъ.
Да! Скудна и неприглядна въ дѣйствительности эта природа, и, тѣмъ не менѣе ее любитъ и любитъ, можетъ быть, сильнѣе многихъ поэтъ-художникъ съ строго развитымъ художественнымъ чувствомъ и требованіями. Это, такъ сказать, первое положеніе, первый тезисъ, изъ котораго выходятъ и развиваются убѣжденія нашего поэта. Но, само по себѣ, положеніе это заключаетъ въ себѣ непреоборимую, съ перваго взгляда, трудность, таинственную, съ перваго взгляда, загадку. Началомъ разгадки, является слѣдующее; глубоко прочувствованное стихотвореніе:
А кресты погостовъ сельскихъ и бесѣдки
На могилахъ бѣдныхъ, мхомъ густыхъ цвѣтущихъ?
А колонны храмовъ, что воздвигли предки,
Призракомъ былаго царственно встающихъ?
А воспоминанья, о минувшемъ тризна?
Какъ назвать все это? это все – отчизна!
И животныхъ кости и цвѣтокъ пустынный,
Игры ребятишекъ, старца посохъ длинный,
Рабскія оковы, что въ подвалахъ дѣдовъ
Находили внуки, какъ наслѣдье шведовъ;
Ключъ воды студеной, горлицъ воркованье,
Въ кубкѣ медъ янтарный, лютни трепетанье,
Лѣтопись событій, съ простодушнымъ складомъ,
Дымъ надъ кровлей хаты, надъ зеленымъ садомъ,
Даже сны, что снились сказкой невозможной,
Свѣжій дернъ зеленый, камень придорожный,
Все, что сердцу свято и неязъяснимо,
Чѣмъ душа порою смущена, томима,
Тайное страданье, слово укоризны —
Это все зовется именемъ отчизны. (Пер. Д. Минаева).
Мы не могли удержаться, чтобы не привести цѣликомъ это вылившееся изъ самой глубины души поэта нашего стихотвореніе, такъ какъ оно представляетъ собою чуть ли не оглавленіе всего поэтическаго его труда, перечень всего, что когда-либо было вдохновляющимъ мотивомъ его творчества и что въ конечномъ заключеніи, въ куполѣ своемъ сводится къ одному магическому слову – отчизна. Не отъ этого ли слова и получаетъ изящество все исчисленное? Что за красоту представляютъ, сами по себѣ, могильный камень, кость допотопнаго животнаго, источникъ воды, поднимающійся надъ кровлею дымъ или случайно найденный внукомъ обрывокъ цѣпи во мракѣ дѣдовскаго подземелья? Но какое значеніе, какую красоту получаютъ они въ общей художественной картинѣ, освѣщенные нравственнымъ, творческимъ духомъ! Природа, какъ область физическаго разслѣдованія, и исторія, сдѣлавшаяся добычею археолога, не представляютъ сами по себѣ никакихъ самостоятельныхъ красотъ; красота сообщается имъ только эстетическимъ нашимъ сознаніемъ. Мы не станемъ въ настоящее время разрѣшать труднаго вопроса о томъ, можетъ ли существовать эстетическій идеалъ помимо и независимо отъ нравственнаго, въ утвердительномъ рѣшеніи котораго мы сами сомнѣваемся, такъ какъ, по нашему убѣжденію, эстетика представляетъ только условія красоты, а сущность ей цѣликомъ принадлежитъ къ области нравственнаго міра. Въ настоящемъ случаѣ ясно, помимо всякаго рѣшенія этого вопроса, что отпечатокъ красоты налагается на природу только совершенно особеннымъ къ ней, нравственнымъ отношеніемъ. Какъ простой объектъ глаза, она скудна, жалка, можетъ быть, непривлекательна, но какъ часть одного общаго представленія объ отчизнѣ, она получаетъ красоту изумитѣльную въ общей художественной картинѣ. Отвлечься всецѣло отъ всего, непроизвольно налагаемаго нами на внѣшнюю природу – значитъ видѣть въ ней геометрическій или геодезическій планъ, но мы, къ счастію, даже и не можемъ до такой степени изкалѣчить въ себѣ собственную природу, до такой степени уничтожить въ себѣ слѣды нравственнаго міра. Всѣ мы остаемся волею или неволею, болѣе или менѣе поэтами и, какъ таковые,