– Не зря Эмин говорил, что к вам опасно поворачиваться спиной, – прохрипел я. – Так и норовите кнутом по шее хлестнуть.
– Куба тебе наболтает. Слушай его больше, – сказал Петр.
Он старался держаться молодцом, но голос предательски вибрировал. Зато кнутовище в единственной руке было неподвижно, точно в стену вмуровано.
– Слезай живей, Артемьич, надо ветеринара развязывать, – прикрикнул на седока за спиной бородатый Леха.
Тот уже и сам сполз по крупу коня на землю.
Обойдя присмиревшую тварь по широкой дуге, Чепилов подошел ко мне. Я по-прежнему стоял на коленях, хотя желание лечь было почти непреодолимым. Глаза слезились, вдобавок начали опухать. Кровоточили щеки и десны, исцарапанные когтями вурдалака. С новой силой разболелся затылок. Только лоб, которым я саданулся о пенек репейника, почему-то не болел.
Давненько меня так не увечили.
Артемьич, матерясь под нос, начал ковыряться с проволокой. Наконец руки освободились и бессильно повисли вдоль туловища. Поднять их я не мог, только едва-едва шевелил пальцами. Ну и то хлеб. Тем временем Чепилов освободил и ноги. Я с кряхтеньем встал и, пошатываясь, побрел к озеру.
– Эй, ты куда? – крикнул Леха.
– Ружье, – сказал я. – В воде. Надо найти. Дорогое, сука.
Артемьич догнал меня, схватил за рукав:
– Да ну на фиг, какой из тебя водолаз. Утонешь. Отдыхай давай. Я поищу.
– Спасибо, – пробормотал я. – Оно возле самого берега.
– Разберусь. Ты лучше подумай, что дальше с цыганкой делать.
– Так это она?
– Ну. Только че-то всю перекосило. Новая болезнь какая-то, что ли?
– Вроде того.
– Мля, мужики! Так он, поди, из-за этого сюда и приехал! – воскликнул Леха. – Вот тебе и ветеринар. А сам – «волки, коровы»…
– Кнут крепче держи, умник, – прикрикнул на него Петр. – А ты, Родя, рожай скорее. Кони нервничают.
Я развернулся и потащился к плененной твари.
Зубы у нее уже вернулись в обычное положение, глаза были прикрыты. Она вся обмякла, лишь кулачки, сжатые на кнутах возле шеи, подрагивали.
К моим рукам, слава богу, начала возвращаться подвижность. Кровь болезненно пульсировала в кончиках пальцев, и эта боль казалась чертовски приятной. Я повращал кистями, согнул и разогнул локти. Достал из кармана складень и двумя ударами отделил голову упырихи от тела.
Пастухи заорали, но, когда останки вурдалака превратились в пар, разом заткнулись.
Из крапивы выскочил мокрый до нитки Артемьич. В руке он держал «Моссберг». Из стволов текла жидкая грязь.
– Че вы вопите как на пожаре? А где цыганка? Родя, на хера тебе нож?
– Песец цыганке, – сказал дрожащим голосом Леха. – Твой ветеринар ей башку отчекрыжил.