– Совсем ты у нас про монашеские обеты позабудешь! – ворчал огнебородый, похожий на викинга из книжки про Эрика Рыжего отец Сергий. – Вон все в издательском отделе сидишь, на компьютере играешь…
Отец Иннокентий поглядывал из-под очков, и его васильковые глаза излучали первозданный мир и покой.
– Не по своей воле, а волею пославшего мя владыки, – почти дословно повторял он знаменитую фразу из крамольного романа и при этом, подобно персонажу, ударялся головой обо что-нибудь твердое.
– Вот скажу владыке, чтобы вернул тебя куда полагается, – с напускной строгостью говорил викинг-настоятель, хотя в глубине души считал командировочного инока подарком судьбы, ибо более ревностного совершителя таинства покаяния у него не было и не предполагалось.
Исповедовать «подарок судьбы» любил в углу перед аркой, разделявшей церковь на трапезную и храмовую части. Тут стоял большой напольный киот с богато украшенной иконой святителя Николая. За ним образовался укромный закуток, где и ставили аналой для исповеди. Человек здесь чувствовал себя как бы спрятанным от посторонних глаз, что, безусловно, располагало к откровенности и искренности, являющихся, по мнению иеромонаха, главным и необходимым условием таинства покаяния. «Иначе никакой метанойи [7] не получится», – говорил он отцу Сергию, на что тот только щеки надувал, делая вид, что значение сего редкого слова для него так же понятно, как «Отче наш».
– Ты у меня гляди, не больно там умничай, – добавлял настоятель. – У нас народ простой, не в монастыре!..
Отец Иннокентий не торопился. Народу в храме немного, на исповедь совсем даже мало, а еще только «Свете Тихий» поют на правом клиросе. Любил он вход с кадилом. И когда сам служил, и когда наблюдал со стороны. «Пришедше на запад солнца, видевше свет…» Да-а… Душа наполняется тихой радостью, а отчего – не понять.
Накрыв епитрахилью очередного раскаявшегося грешника, отец Иннокентий завел очи горе, а потом опустил взгляд на западную стену к потемневшему за многие годы от копоти изображению Страшного суда, вздохнул и стал читать разрешительную молитву.
К аналою подошли две цыганки. Обе в пуховых платках, в длинных, до полу, дубленках.
– По одной подходите, – велел отец Иннокентий.
Одна из цыганок приотстала. Другая, как было велено, приблизилась.
В канун Рождества Христова цыгане в храме не редкость. Они обычно в предрождественские дни любят исповедоваться, как-то по-своему почитая сей великий праздник.
Цыганка склонилась к лежащему на аналое Евангелию и зашептала скороговоркой, как она в течение года обижала мужа и детей. Правда, в конце концов у нее получилось, что это не она их, а они ее обижали.