— Знаешь, Вальт, дело совсем не в этом. Мы и сами справимся, хотя конечно потери будут огромные. Дело в другом. Я не вижу никакого выхода, совсем ничего, кроме как вырезать дивов всех до одного.
Советник вздрогнул. Ему вдруг пришлось наклонится ближе к сидящему напротив человеку, чтобы убедиться, что он вообще его знает.
— Да Вальт, да! Скажи мне, что делать? Дивы не остановятся никогда, такое впечатление, что сзади на них прет что-то ужасное и выхода нет, они словно крысы с тонущего корабля, готовые прыгать в пасть акулы, только бы их не настигло что-то страшное за спиной. На откровенные разговоры дивы не идут, мы же с самого начало пробовали понять и договориться о каком-то компромиссном решении. Предлагали часть земли у бесплодных земель или у Трясины. Даже ответа никакого. И вот, предположим, мы их победим, а это случиться, потому что против Гнева крови им нечего противопоставить. Предположим, мы вырежем только мужчин, а оставшимся женщинам и детям даже выделим земли на побережье, все равно нам оно без надобности. И что будет дальше, Вальт? Мы будем для них самыми беспощадными завоевателями принадлежащего им по праву, убийцами их славных предков, погибших в борьбе за свободу своего племени. Пройдут годы, вырастут новые воины дивов и все начнется заново, до бесконечности. Все равно придется убивать всех, разве что это решение, — Радим мертво ухмыльнулся, — будет не на мне. Я не вижу, Вальт, никакого другого выхода, но… уничтожить целый народ, ты хоть представляешь, что это?
Советник не представлял и представлять не хотел. А слова о Гневе звериной крови вообще предпочел пропустить мимо ушей, потому что страшнее историй, чем о войнах под ее началом, не знал. Он вдруг резко пожелал забыть об этом разговоре и оказаться дома, рядом с женой и дочерью, захотел слушать их почти бессмысленную болтовню и не бояться услышать ничего ужасающего.
Не в силах совладать с этим желанием, вскоре Вальтингак распрощался и оставил Радима одного. Неизвестно, сколько бы тот сидел, если бы с ним не заговорила Дарька. Как всегда в этот момент, вожак замер, слепо вглядываясь в пространство перед собой. Хорошо, что она говорила по вечерам, так как после этого он несколько часов не мог прийти в себя. Радим слушал только первые два слова, потому что остальные говорились чужим, не Дарькиным голосом. Когда-то давно он считал, что самое страшное — это если твоя люна-са тебя ненавидит. Но нет, теперь-то он знал правду, прекрасно знал, что самое страшное — это когда она забывает о тебе, как о чем-то совершенно неважном и ненужном, как о какой-то выброшенной за ненадобностью сломанной безделушке.