– Он и в самом деле не коммунист…
Еще не закончив фразу, я сообразил, какую сморозил глупость, и быстро поправился, тоже не слишком удачно:
– Формально – нет.
– И формально – да! Он ведь все-таки установил контакт с товарищами из ЦК, получал от них указания.
– Вот как!
– Да… А если бы даже и нет? Разве вы тогда отказали бы ему в праве быть коммунистом? Ведь коммунист – не просто человек, состоящий в партии, а тот, кто носит партию в себе, в своем сердце. Даже если он по какой-то причине формально и не числится в партии, все равно он коммунист, все равно!
Он говорил сейчас про Бела-бачи. А я думал про него самого. Я ведь не забыл ту первую встречу, в политотделе.
Комочин посмотрел на меня. Брови дрогнули, сдвинулись. Он угадал мои мысли.
– Как у вас было прошлой ночью? – быстро сменил я тему.
Он улыбнулся одними уголками губ, давая понять, что мой неуклюжий маневр оценен по достоинству.
– Шесть вагонов с боеприпасами.
– Не так плохо.
– Плюс мост.
– Ого! – не удержался я.
– Небольшой!
– Все-таки… Черный?
– Молодчина – парень! – сказал Комочин. – Вы его сегодня, возможно, увидите.
– На операции?
Он поморщился, глотнул и вдруг закашлялся снова:
– Фу, черт, простыть на войне… Да. Вечером. На заводе…
И стал рассказывать.
Немцы зажали рабочих в смертельные тиски: либо увеличивайте выпуск продукции, либо расстреляем за саботаж сначала каждого десятого, потом каждого пятого, потом каждого второго. А что такое продукция? Орудия, которые от заводских ворот прямым ходом катят на фронт и через несколько часов уже бьют по нашим.
Сорвать планы врага можно было только дерзким ударом. Причем одним – повторить удар не удастся, немцы примут меры.
И вот нащупали узкое место завода – ствольносверлильный цех. Здесь на четырех огромных уникальных станках высверливали длинные стволы орудий.
Вывезти станки из цеха невозможно, потребовался бы подъемный кран.
– …И мы решили снять такие детали, без которых станки надолго замолчат. Спрятать их, а потом, когда придут наши… Саша, вы слушаете?
Опять на меня, как на вокзале, навалилась волна усталости.
– Слушаю. – Я с трудом приподнял веки.
– Нет, Саша, вам надо поспать.
До этого момента я еще кое-как держался. Но когда он произнес слово «спать», оно подействовало на меня, как приказ гипнотизера. Глаза закрылись сами собой.
– Ложитесь на раскладушку. – Он взял меня за плечи, приподнял. – Сейчас восемь, можете спать до двух. А там…
Я еще слышал, что он говорил, но ничего не соображал. Все сливалось в сплошное длинное слово, в котором нельзя было разобрать смысла: «Атампойдетевкомендатуру…»