Здесь я услышал веселый девичий смех. После всего виденного он показался мне кощунством.
Я посмотрел на другую сторону улицы. Немецкий офицер любезничал с девушкой. Она стояла ко мне спиной.
Пальто в талию, руки в черных перчатках, шляпка в виде чалмы…
– Аги! – крикнул я. – Аги!
Она обернулась. В голубых глазах на миг мелькнула тревога.
– А, господин лейтенант…
Она что-то сказал немцу. Тот громко расхохотался, глядя на меня с ехидным любопытством. Аги перебежала улицу. В руке у нее был небольшой чемоданчик.
– Что ты ему сказала?
– Так. Чепуху.
Аги взяла меня под руку, приветливо помахала немцу.
– Когда ты вернулась из Будапешта?
– Проводи меня немного, – сказала она. – Вон до того скверика… Вчера днем приехала… Смотри, какая замечательная погода. Только бы к ночи она испортилась. А то опять будет налет.
– Днем нет поезда.
– Я на немецкой машине. А что?
– Ничего.
Что я мог сказать. Чтобы она не ездила с немцами? Что это опасно? А если она будет ездить с венграми – лучше? Да и вообще… Смешно!
Аги держала меня под руку, она шла, стараясь попадать в шаг со мной. Смотрела мне в глаза, улыбалась.
И все равно я ощущал в ее поведении какую-то искусственность, словно она вовсе и не хотела идти со мной. Почему она сказала: до скверика?
Вот и скверик. На скамейке за кустами немец целует девушку. Он думает – не видно. Но кусты голые, с них облетели листья. Аги весело рассмеялась.
Я не смеялся. Мне было горько. Почему она смеется? Разве это смешно?
На тротуаре лежал камешек. Круглый маленький голыш. Я ударил по нему сапогом. Если докатится до той трещины, будет хорошо. Если нет…
Аги спросила:
– Что ты загадал?
– С чего ты взяла?
– Я всегда загадывала в детстве… И теперь иногда тоже.
Камешек перескочил через трещину.
– Почему ты не позвонила?
– Шани, я пойду.
– Провожу еще.
– Дальше нельзя.
Она потянула руку. Я крепко прижал ее локоть.
– Пусти… Пусти, слышишь!
– Нет! Пока не скажешь, почему не звонила.
– Шани, у меня нет времени. – Она снова попыталась вырвать руку.
– Скажешь?
– А почему я должна была звонить?
Она больше не делала попыток вырваться. Глаза смотрели на меня с холодным насмешливым вызовом.
Я опешил:
– Как же… После всего…
– После чего? После чего, ну?
Что я мог ответить? Ничего ведь не было. Все существовало только в моем воображении. Она сказала тогда, что беспокоится за меня, а я решил, что это любовь. Почему? Глупо!
– Ну?
Я отпустил ее руку.
– Спасибо, Шаника! Расти большой и красивый.
Шаника – так обращаются взрослые к детям!
Она побежала от меня, потом повернулась, помахала рукой в черной перчатке, как тому немцу: