Звезды чужой стороны (Квин) - страница 68

– Бела-бачи, – вспомнил я, – можно Москву?

– А что, по-твоему, я делаю?

Он подошел к электрощитку возле двери, вставил шнур от радиоприемника в розетку, повернул один из выключателей.

Приемник заговорил. Я услышал звучный голос:

– «Мцыри»! – воскликнул я.

– Москва! – Бела-бачи улыбался.

– Но вы же сказали, что этот приемник берет только Будапешт?

– Теперь он не приемник. Теперь он только динамик. А приемник вот. – Он пристукнул кулаком по стене. – Берет и Москву, и Лондон, и все, что хочешь. Запрещено, приходится приспосабливаться, чтобы не поймали. Замурован, попробуй, найди! А управление вот.

Он покрутил выключатель на щитке. Монолог прервался на полуслове, возникла музыка, затем голос на незнакомом языке залопотал быстро-быстро, словно кто-то подталкивал рукой вертящуюся пластинку.

– Турки. – Бела-бачи продолжал крутить выключатель.

Раздались жестяные звуки военного марша. Несколько мужских голосов выкрикивали в такт по-немецки: «Победа! Победа! Победа!» – отрывисто, как будто лаяли.

– Нет, нет, пусть Москва.

И опять я услышал тот же ровный звучный голос:

– Что-нибудь важное? – спросил Бела-бачи.

– Погодите, погодите…

Я жадно вслушивался в такие знакомые еще со школьной скамьи и так необычно звучавшие теперь слова.

Голос Москвы…

В партизанах было совсем другое дело. Мы слушали Москву на своей земле, пусть временно занятой врагом, но все равно своей.

А здесь я впервые слушал Москву, находясь на той стороне.

На чужой стороне, под незнакомым небом.

Я проснулся неожиданно, словно от толчка. В комнате, где спали мы с капитаном Комочиным, было совсем темно. Сквозь тяжелые портьеры не пробивалось ни единого луча света.

Я протянул руку и, отодвинув край портьеры, поднял голову и выглянул на улицу. Тоже совсем темно.

Спать больше не хотелось. Я лежал с открытыми глазами, вглядываясь в темноту, в тот угол, где спал Комочин. Огромная, как кузов «Студебеккера», кровать, удобная и мягкая, вполне могла бы вместить не то что нас двоих – еще полдюжины. Но он не захотел лечь рядом, устроился на узкой кушетке, такой твердой, словно ее набили кирпичами.

Глаза привыкли к темноте. Теперь я разглядел на кушетке силуэт капитана. Так вот почему даже не слышно его дыхания: он спит, накрывшись с головой.