- Судить об этом вам, сэр.
- И я буду строгим судьей, племянник.
- Прекрасно, сэр. На иной ответ я и не рассчитывал. Если все пойдет по плану, его светлость как минимум год не покажется в Сент-Джеймсе. Могу я снабдить вас инструкциями прямо сейчас?
- Инструкциями?! Что вы хотите этим сказать? Я не желаю иметь ко всему этому ни малейшего отношения.
- Но вы - судья, сэр, а значит, должны будете там присутствовать.
- Но никакого участия!
- Никакого, сэр. Я прошу вас быть всего лишь свидетелем.
- Ну хорошо, и какими же инструкциями вы намерены меня снабдить?
- Сегодня вечером, дядя, ровно в девять часов вы прибудете в Сад, пройдете по центральной аллее до статуи Афродиты и сядете на одну из скамеечек, откуда и станете наблюдать за происходящим.
- Прекрасно. Так я и сделаю. Мне начинает казаться, племянник, что род Треджеллисов еще не растерял всех качеств, какие принесли ему в свое время такую известность.
В тот самый миг, когда часы пробили девять, сэр Чарльз, бросив поводья вознице, сошел по ступенькам своего высокого желтого фаэтона, который развернулся затем, чтобы занять свое место в строю фешенебельных карет, дожидавшихся хозяев.
Входя в ворота Сада, в те дни служившего настоящим центром лондонского распутства, сэр Чарльз поднял воротник жокейской куртки и натянул на глаза шляпу: оказаться участником происшествия, обещавшего перерасти в крупный публичный скандал, ему совсем не хотелось.
Все эти меры предосторожности были напрасны: что-то в походке, а может быть, в его осанке заставляло прохожих одного за другим останавливаться, приветственно поднимая руку.
Как бы то ни было, сэр Чарльз добрался до статуи Афродиты в самом центре Уоксхоллского Сада, расположился на одной из деревянных скамеечек и с веселым любопытством стал ждать очередного акта этой комедии. Отсюда виден был и водоворот толпы, танцующей в многоцветье развешанных на деревьях фонарей под звуки оркестра пехотных гвардейцев.
Затем музыка прекратилась. Кадрили закончились. По центральной аллее, у обочины которой сидел сэр Чарльз, устремилась жизнерадостная людская волна: яркое созвездие столичных щеголей (буйволовая кожа, плюмажи, галстуки, голубые мундиры - все перемешалось в этом море) под ручку с девушками в шляпках и прямых юбках с высокими талиями.
Это была весьма сомнительная компания. Мужчины, шумные и разгоряченные, явились на танцы в большинстве своем прямиком с кутежей. Женщины также вели себя крикливо и вызывающе.
Время от времени в толпе возникала сутолока, и под аккомпанемент девичьего визга и добродушного мужского хохота какая-нибудь группка распаленных юнцов вырывалась вперед, рассекая движущийся поток. В этой толпе чопорности или застенчивости не было и следа: тут царил дух добродушного веселья и позволялись самые фривольные выходки. Однако даже это царство богемы имело свои понятия о пределах допустимого.