Затем мясо оленя, словно сами только что славно постреляли в замковых лесах, а егеря собрали трофеи и отвезли повару, поджарившему все на решете и вкатившему на гигантской коляске огромное серебряное блюдо. Ужины бывают лучше или хуже, но они везде одинаковы и приедаются, как рейнские долины, горные вершины, тяжелые замки Луары или Бретани, мощеные улочки Толедо, острые запахи вроде бы развратного Монмартра и тухловатые венецьянские каналы, как называл их кто-то из поэтов-романтиков.
Все приедается, все съедается, все разрушается и теряет свой смысл.
После кофе наши пары разделились и я с Ольгой (так она звалась, а не Татьяной) направился в парк. Она нравилась все меньше и раздражала своей животной навязчивостью, пришлось пугнуть: по аллеям бродят изящные лани и козлы, могут и загрызть, хотел добавить, что недавно одну веселую пару искусал тигр, но пожалел яркой мысли. Вскоре я оставил Ольгу-Татьяну в пивнушке, где веселились студенты, и пошел бродить по свету, где оскорбленному есть счастья уголок (заметим, что поселил я даму отдельно, разве не благородно?). Я же отправился еще раз поглазеть на Старый Город, могилу студента-самосожженца на Вацлавской площади и легендарные часы со скелетами, намекающие на быстротечность и без того слишком быстротечного бытия.
Утром мы все собрались за завтраком, Гога был помят, как пиджак, провалявшийся в чемодане несколько суток, его пассия выглядела, как цветущая вишня. Решили отдать дань интеллектуализму: короткий визит в дом, где проживал несчастный Франц Кафка, ныне магазин с еврейской символикой. Из всего этого, как из мусорного ведра, пованивало фальшью, точнее, такой мертвечиной, что хотелось лечь в гроб рядом с Францем или совершить метаморфозу в насекомое [30] . Переехали для разнообразия в центральную гостиницу без средневековых штучек, – в замках тоже грустно, не случайно феодалы там маялись и спешили превратиться в привидения.
Девки мне смертельно надоели, и захотелось домой, аж защемило – так звала работа (дурная пивная забота), я не отрывался от мобильника, стремясь руководить текучкой, волновался по поводу опозданий некоторых служащих и сулил взгреть и.о. начальника. Как не хватало аудиенций с капучино, переговоров за длинным столом, ощущения собственной значимости, пауз в процессе осмысления новых идей! Только страх, что напутают, нарубят дров. Что может быть ужаснее остановки пивного завода, что еще может бросить народ на революцию, если не похмельная жажда? Я искренне любил свою фирму со всеми потрохами, поощрял и коллективные встречи праздников с шампанским (следил, чтобы сотрудники не нажирались водкой). Обычно празднества я вел сам, сжимая в руке микрофон, острил не хуже заправского конферансье, обходил всю королевскую рать с бокалом (почти с половиной работал с момента создания завода, ко мне обращались дружески на “ты” – и это было особенно приятно, это был истинный триумф демократии). Все создано собственными руками, иногда казался себе памятником, знал, что все мгновенно рассыплется как карточный домик, если я, не дай Бог, отойду в мир иной. Однажды у себя в кабинете я поскользнулся на паркете, упал и разломал себе нос: судьба намекнула, что успех не бывает вечным и беда настигает внезапно, когда ее не ждут. После операции сразу бросился на телефон, не терпелось вновь окунуться в бешеный ритм. Сидел, обмотанный бинтами (естественно, сверху безукоризненно отглаженная сорочка с итальянским, шелковым галстуком), раздавал указания, отменял неверные решения, наставлял на путь истинный. Нет, если даже сломаются все ребра вместе с шеей, все равно: вперед и выше, вперед и выше, excelsior!